Соль неба

Ариадна же твердо для себя решила: не будет в ее жизни мужчин. Давнее волнение, вызванное появлением отца Константина, забылось, исчезло, растворилось. Она молила Бога: укрепить себя, не дать сойти с пути нового, истинного, открытого. И ей тогда начинало казаться: отец Константин словно ребенок ей, она должна помочь ему вылечиться, чтобы он снова приходил к людям, помогал им, объяснил жизнь и Веру.

Вот такое служение выбрал ей Господь, и она справится с ним, потому что нет служения, непосильного человеку: Бог лишь тот крест дает, который человек нести в силах.

Никогда больше не возникало у нее срамных помыслов, страсть, словно отчаявшись, покинула ее, улетела из души, направившись к кому-то иному, несчастному.

Однажды Ариадна принесла отцу Константину картину, поставила на стул, прислонив к спинке.

На картине – по пронзительно голубому небу плыли белые взрывы облаков. Больше ничего не изобразил художник, но оторвать взгляда от его полотна было невозможно.

Картину написал Сергей. Тот самый человек, который первым пришел в Храм и кого отец Тимофей учил, что работа непременно должна приносить радость.

Оказалось, что после той истории, когда Сергей бегал по огороду с пистолетом-зажигалкой в руках, разливальщик молока местного молокозавода впал в глубокую задумчивость. Все думал: если Господь, создавая землю и жизнь на ней, дал нам всем пример радостного восприятия труда, то отчего бы ему, простому работяге Сереге, хотя бы не попробовать этому примеру следовать?

И тогда Сергей решил рисовать. Ну, то есть как-решил? Просто проснулся как-то ранним утром и, влекомый неясной силой, пошел в магазин, купил холст, краски, попросил, чтобы научили его натягивать холст на подрамник, пришел домой и тут же начал рисовать.

Жена его поначалу ругалась: мол, понапрасну время тратит, нету, что ли, в доме дел поважней, уж лучше б с детишками позанимался… А потом, рассудив, что рисовать неясные картинки все лучше, чем водку употреблять незнамо с кем, от мужа отстала.

Сергей писал истово. Он напоминал человека, который не пил годами и вдруг дорвался до прозрачной студеной воды.

По неясной какой-то, необъяснимой, ему самому непонятной прихоти Сергей рисовал только небо. Утреннее, розово-синее, слегка подернутое скромными новорожденными облачками. Дневное – со взрывами белых облаков и лучиками солнца, робко пытающимися пробиться сквозь белый взрыв. Ночное – грозное, давящее, похожее на огромный шлем, надетый на голову земли. Утром, днем и ночью небо, оказывается, было разное. Вот эту разность Сергей и пытался изобразить.

Сначала рисовалось легко. Однако чем больше водил кистью по холсту, тем чаще оставался недоволен написанным, переделывал, а то и рвал работы, в ужасе садился на пол, уверенный, что Господь как вдруг дал умение, так вдруг и отнял. Мог долго, порой день целый, а то и два сидеть в такой отчаянной задумчивости, но потом бережно и робко, с почтением брал кисть, нерешительно, словно раб к хозяину, подходил к холсту и писал, писал…

Никогда в жизни не испытывал он того восторга, который наполнял все его существо, когда он видел: небо у него получается – живое, манящее, движущееся.

Да! Небо всегда движется, вот в чем дело! Не сразу понял это художник, а когда осознал, не стало в жизни его большего счастья, чем передать на холсте это движение небесной жизни.

Сергей все хотел зайти к отцу Тимофею спросить: «В чем причина этого счастья? Как, чем можно объяснить, что человек, нарисовавший движущееся небо, испытывает восторг больший, чем тот, кто, к примеру, получает зарплату?»

И однажды поймал настоятеля, когда тот двигался из Храма в город по своим делам.

Отец Тимофей явно спешил.

Отвлекать – неудобно, не спросить – невозможно.

– Здравствуйте, батюшка, – со вздохом поздоровался Сергей.

Отец Тимофей остановился.

– Здравствуйте, Сергей.

Никогда не случалось такого, чтобы отца Тимофея кто-то окликнул, а он бы не остановился, сославшись на занятость, и не выслушал.

Сергей растерялся: как именно спросить? Про что?

Ну и брякнул:

– Почему небо рисовать – счастье?

Отец Тимофей улыбнулся:

– Потому что – творчество.

– А-а-а-а… – протянул Сергей. – Творчество… Понятно…

Он не понял ответа священника, но само это слово «творчество», да еще и применительно к его собственной жизни, так завораживало, что признаться в непонимании казалось невозможным.

Лицо отца Тимофея вдруг сделалось совершенно серьезным.

– Господь – Творец, – веско произнес настоятель. – Он сотворил землю, людей, Он творит нашу жизнь каждое ее мгновение. Жизнь наша – твоя, моя, всех их. – Отец Тимофей показал на забавинцев, каждый из которых печально двигался по улице, словно не рассчитывая, что в его жизни встретится что-то хорошее и интересное. – Это есть Творчество Господне, а мы либо помогаем Господу нашу жизнь творить, либо нет, либо вообще мешаем. – Старик вздохнул. – Человек, занимающийся творчеством, приближается к Творцу, приближается к Господу. А что еще может дать большую радость?