Соль неба

– Храни вас Бог, – улыбнулся отец Тимофей.

– Это вряд ли, – расхохотался «Машков».

– Вы шли бы отсюда, батюшка, подобру-поздорову. У нас тут свой базар, – мрачно сообщил гигант и усмехнулся: – Все, что вы скажете, – будет лишним.

Отец Тимофей вспомнил, как только что читал у Миркиной:

Любое слово стало лишним —
Шуршащий дождь. Бессменный вид,
Все громкое сейчас неслышно,
А все неслышное – звучит.

«Как интересно оживает поэзия, – подумал Тимофей. – Вроде бы и некстати, а– кстати. Все одно: мир. И стихи, и эти люди. Все – едино. Господний мир».

И снова вспомнились те, кого он встречал в тюрьме. Было там немало похожих на этих незваных гостей. То были люди, конечно, но с душой настолько перепачканной, что, казалось, свет их душ уже никогда не прорвется сквозь эту наносную грязь.

Отец Тимофей подошел к «Машкову», протянул руку:

– Тимофей.

«Машков» растерянно руку пожал и представился:

– Николай. – Подумал и, показав на гиганта, добавил: – А это Санька, кореш мой.

Гигант подмигнул отцу Тимофею и выдохнул:

– Санек. – Потом посмотрел тяжело и добавил: – Ты бы, батя, шел отсюда. Я ж говорю: шел бы, что ли… Мы тут сами, как говорится, разберемся.

По тюремной да и по мирной жизни отец Тимофей не раз убеждался: агрессия человеку не свойственна, процесс ее рождения – долгий, и всегда можно уследить этот процесс, постараться помочь человеку гнев агрессивный загасить в себе, а если погасить не получится, то хоть помочь тому, на кого гнев готовится излиться.

Старик вздохнул:

– Как же я ее оставлю? Она ж как дочка мне.

– Да все нормально, батя. – Санек положил руку на плечо отцу Тимофею. – Разберемся мы тут сами. Разберемся.

Все это время Ариадна сидела на кровати, стараясь не смотреть на происходящее. Заплаканные, красные глаза, казалось, сузились от страха – словно две красные щели прорезаны на белом, восковом лице.

Она подняла голову, посмотрела на отца Тимофея. Из глаз ее сами по себе, медленно, но неостановимо потекли слезы.

– Вы, правда, батюшка идите, – шепотом произнесла Ариадна. – Мы тут сами… Мы это… Я виновата… Виновата я… Мне страшно было вам говорить… Даже на исповеди… Грех этот на мне… Думала, если узнаете – выгоните меня. А куда я пойду? Вот и не говорила…

– Грех это великий: на исповеди грехи свои таить, – вздохнул отец Тимофей. – Зачем же ты так, Ариадна? От меня-то, положим, утаишь, но Господь – Он все видит. Его-то не обманешь…

– Отец, – вступил в разговор Николай, – мы в Бога не верим. Поздно нам: в Бога верить-то…

Отец Тимофей улыбнулся:

– Господь дверь ни для кого не закрывает. К нему прийти никогда не поздно. Человек верит в Бога, а Бог верит в человека. На том мир и стоит.

– И в меня, что ли, Бог ваш верит? – усмехнулся огромный Санек.

Отец Тимофей вспомнил, как часто в тюрьме задавали ему этот вопрос. И в который уже раз удивился: как же много в мире людей, которым не просто трудно, но невозможно поверить в то, что есть Кто-то – пусть Непознанный – Кто их любит и в них верит всегда, чтобы человек ни совершал.

– Каждый человек – дитя Божие. И за каждую душу Господь страдает. И в каждую душу верит.

Отец Тимофей произнес эти слова так серьезно и однозначно, что Санек, открывший уж было рот для произнесения очередной глупой шутки, рот тотчас и закрыл.

Ариадна смотрела в глаза отца Тимофея, и ей померещилось, причем как-то очень реально и явственно, будто она провалилась в эти глаза, будто она не здесь уже, среди этих страшных людей, но в каком-то другом, прекрасном мире, где нет злобы и лжи. И мир этот есть переход из жизни в смерть, и, значит, умрет она скоро, но вот только никак нельзя уйти из земной жизни, унося с собой утаенную правду.

И Ариадна неожиданно заговорила – быстро и поспешно, словно боясь не успеть поведать отцу Тимофею про все то, о чем всегда так боялась рассказать.

И про то, какой страшной, непредставимой сегодня, невыносимой жизнью жила она в Москве, и про то, как украла, и про то, как у нее украли, и про то, как бежала неизвестно куда, и как увидела Храм в окно электрички, и как пришла сюда, чтобы спрятаться…

В действительность вернул ее грубый голос Санька:

– Все верно говоришь, сука. Только зря на жалость бьешь, падла. Все равно кранты тебе.

Ариадна осмотрела комнату, словно увидев ее впервые.

Николай стоял у окна, курил.

Санька – за спиной отца Тимофея.

А дверь – вот она, совсем рядом… И ведь можно попробовать убежать… Можно…

Ариадна метнулась к двери. В ее неловком движении не было ни силы, ни уверенности, ни даже надежды. Лишь отчаяние двигало ею.

И Санька без труда перехватил бескрылый полет. Вывернул Ариадне руку. Женщина присела от боли. Санька замахнулся левой рукой – ударить.

И тут же сам оказался на полу: тюремные уроки отец Тимофей не позабыл.

Николай расхохотался:

– А как же про левую щеку? – проговорил он сквозь смех.

Санька сидел на полу, не до конца понимая, что с ним случилось.

Отец Тимофей бросился к нему, повторяя, как заклинание, две фразы: