Соль неба

И понимал, что Господь не услышит его. Знал, что двигали им греховные помыслы. Но как победить бесов, поселившихся в его душе, кроме как избавлением от Ариадны, не ведал.

Страдал от этого. Плакал.

Но все равно поглядывал на дверь– не войдет ли Ариадна, от которой он так хотел избавиться сегодня…

Глава седьмая Дожди и солнце

На следующий день пошел дождь. Дождь струился – мелок и бесконечен. Лениво сползал с неба на землю и погружался в им же самим приготовленные лужи.

Дождь был настолько мелок и беспомощен, что забавинцы предпочитали его не замечать и ходили под мелкой водичкой так, словно и не было никакого дождя, ленясь даже раскрывать зонтики или натягивать на голову капюшоны курток.

Не ласкающе романтичный, а длящийся бесконечно, создающий мелкие неудобства дождь казался и привычным, и понятным. Он воспринимался, словно старый, слегка подвыпивший приятель, который, конечно, немного раздражает, но сам его приход ощущается как признак стабильно текущей, утекающей жизни.

Отец Тимофей постоял немного под дождем, послушал таинственные небесные звуки, умылся свежей, природной водой и направился на кухню пить чай.

Тут как раз отец Константин вернулся из школы. Он пригладил успевшие слегка намокнуть волосы, налил себе чаю и без предисловия спросил:

– Зачем вы их отпустили? Это же бандиты. Они еще неизвестно чего понатворить могут.

Тимофей поднял голову и посмотрел прямо в глаза Константину. До чего же не любил священник этот острый, пронизывающий взгляд настоятеля! Ему казалось, будто он весь расплавляется под этим взглядом, перестает существовать, исчезает…

– У нас в лагере сидел человек, – произнес Тимофей так тихо, что Константину пришлось напрячься, чтобы его услышать. – За убийство. Жизнь у человека отнял, что может быть страшнее? Жена ему изменила, он ее застал, видишь ли, не совладал с собой… – Тимофей вздохнул, словно вспомнив что-то неприятное, и тут же продолжил: – Он был врач. Степан его звали. Степан Милютин. Так вот этот Милютин многим заключенным помог. Куда как многим… А некоторых и вовсе от смерти спас. Убийца. А людей спас. Вот оно что. Ибо сказано: «Если же не прощаете, то и Отец ваш Небесный не простит вам согрешений ваших». Прощать мы не умеем, вот оно как все. Обвинять, наказывать – это нас научили, а вот прощать… – замолчал и вдруг спросил резко и неожиданно: – Вот ты, к примеру, когда в последний раз плакал над чужими грехами?

Отец Константин вопроса не ожидал – голову опустил.

Настоятель подождал немного, произнес со вздохом:

– Наказывать легко – жалеть трудно. Гордыня духовная всех нас заела, вот ведь оно что… Каждому мерещится, будто только он один до Божьего уха доползти может и самое главное Ему прошептать. Нам бы людей с Господом соединять, жалеть их, тропинку им указывать, а мы все судим: достойны ли они нашу веру с нами делить. – Он вдруг с силой ударил кулаком по столу. – Да кто мы такие, чтобы людей судить? Кто? Сами мы из грехов сотканы… Всю жизнь молить– не отмолишь… Я вот тоже… Человека… Ударил… Унизил… Человека…

Старик замолчал. Смотрел на струи дождя, облизывающие оконное стекло. В себя глядел.

Константину хотелось возразить старику. Чувствовал, что возражение есть, однако слова не находились.

То, о чем говорил настоятель, было новым для отца Константина. Новым, однако – лишним. Священник хорошо знал и суть своего служения и смысл… Да что там знал! Эти знания составляли основу его жизни, фундамент, и он совершенно не хотел вносить в них хоть какие-то изменения.

Но слова отца Тимофея почему-то трогали и задевали. Царапали не столько мозг, сколько душу, хотелось разобраться… Да нет! Не разобраться – переубедить: спорить, доказывать, бороться за свою стержневую правду, то есть делать именно то, что отец Константин умел и любил.

Что-то останавливало…

Снова настоятель посмотрел на Константина своим сверлящим взглядом. И молодой священник почувствовал в самой глубине, там, где сердце, какой-то детский, вечный, необъяснимый страх неотвратимого наказания. Не Божьего – с ним он жил всегда, а вполне себе человеческого, конкретного.

За что наказания? За какие грехи? Не было у этого страха ни причины, ни объяснения. А он родился.

Отец Тимофей поднялся и подошел к окну.

Небо хмурилось само на себя, нависало, печальное, словно размышляя: раздавить эту землю или оставить пока? Дождь не уставал спускаться: нескончаемые тонкие нити струились с неба на землю и чудилось, что они вот-вот притянут небо к земле и объединятся земля и небо. Однако, достигнув тверди, нити трусливо превращались в беспомощную воду. Они еще пытались важно пузыриться на поверхности, но лопались, бессмысленные, ненужные, некрасивые.

Тимофей открыл окно. Шум дождя и свежесть заоконной жизни робко вошли на кухню, словно не веря, что их сюда пустили.

– Полицию вызвал – надеялся, что они и Ариадну заберут? Гордыню свою тешил: мол, мне-то хорошо будет, а как ей – на то Божья воля?

Тимофей говорил спокойно, без раздражения, просто констатировал очевидное.