Солдат

Быстренько проскочив между палаток в указанном направлении, застал покидающих наш лагерь горцев, десятков семь бойцов, направляющихся на выход. Замыкал их колонну сам старейшина, так же как и все его воины, в черной горке, с оружием и рюкзаком на плечах. Успел все же. Разговоры долгие вести было некогда, и кратко объяснив алиму суть моей просьбы, я получил ответ, что дело будет решено в самом скором времени. После чего, все что мне оставалось, это пожелать старейшине и его бойцам удачи, попрощаться и вернуться к себе.

На следующий день, ближе к полудню, весь личный состав Кавказского корпуса выстроился на утоптанной площадке возле полевого аэродрома. По правому флангу, в окружении немногочисленной свиты, сам комкор, тридцатилетний обрюзгший мужчина в новеньком сером мундире при погонах генерал-майора, дальше, все мы, стоящие неровными коробками воины корпуса. Первыми стоят штурмовики, за ними территориалы, дальше каратянцы, а в самом конце, как сироты какие, мы, все, что осталось от элитного гвардейского батальона спецназначения, восемьдесят девять солдат и сержантов, два прапорщика и один офицер, наш комбат.

Простояли мы без малого два часа и, наконец, рядом с первым «Кукурузником», приземлился второй. Открылся люк, экипаж второго самолета сноровисто подтянул к нему небольшую лесенку, и появился он, наш Верховный Главнокомандующий собственной персоной, стройный и подтянутый дядька пятидесяти пяти лет. Выглядел он так же, как и на своих портретах, в изобилии украшающих стены всяческих ответственных работников по всей Конфедерации. Те же самые очки в тонкой оправе, та же самая бородка клинышком, умное лицо, седые волосы, строгий серый костюм, а в руке неизменная инкрустированная трость.

В сопровождении трех офицеров Генштаба в полковничьих чинах, думается мне, замаскированных офицеров госбезопасности, он неспешно направился к нам, и над полем разнеслась команда комкора:

– Смирно! Равнение на середину!

Музыки у нас не было, плаца ровного тоже и, пройдя по утоптанному в землицу гравию, комкор направился к Главкому. Симаков-младший хотел выглядеть браво перед своим отцом, но на подходе стушевался, голос его резко охрип и, как-то невнятно доложившись, он понурился и пристроился позади сопровождающих президента полковников.

Президент, сделав вид, что в упор не замечает своего первенца, медленно и не торопясь, как на прогулке, направился вдоль строя. По его невозмутимому виду нельзя было понять, о чем он думает в этот момент, и ради чего собственно, он покинул столицу и совершил столь дальний перелет. Он прошел мимо штурмовиков, миновал территориалов и каратянцев, а напротив Еременко, стоявшего без движения и преданно поедавшего начальство глазами, остановился. Рядом с ним, буквально в двух шагах, замерли офицеры из свиты, а позади, как не пришей рукав, неловко переминался с ноги на ногу комкор.

«Ну, сейчас начнется», – подумал я, и скосил глаза на наш строй. Слухи о строгости президента ходили самые, что ни есть устрашающие, и то, что он не любил разболтанность и неопрятность в одежде, знал каждый солдат в Конфедерации. Мы для него, просто идеальные в этом плане жертвы, так как, не смотря на все наши усилия привести униформу в порядок, видок у нас был самый затрапезный. На кого ни посмотри в нашем строю, у всех недостатки какие-то имеются, то пуговиц нет, то заплатки на самом видном месте, а то и берцы покушать просят. В общем, с виду, самая натуральная банда. Хотя, человек он все же не глупый, должен понимать, через что мы прошли. Посмотрим, что будет, а нам бояться нечего, так как дальше фронта не пошлют.

Симаков-старший, так и не сказав комбату ни единого слова, возобновил свое продвижение вдоль строя. Все так же неспешно прошелся до самого его конца и направился на середину. Вот, он оказался напротив меня, буквально метрах в пяти, обернулся и, еще раз оглядев наш негустой трехшереножный строй, громко сказал:

– Воины-гвардейцы, благодарю за службу!

Никто нас к этому не готовил, но грудь сама собой вобрала в себя воздух, на миг задержала его, и выдохнула:

– Служим Конфедерации, товарищ Верховный Гланокомандующий!

Главком кивнул одному из полковников, который держал в руках небольшой чемоданчик, и тот, без всякого промедления его открыл. Там лежали первые наградные знаки нашего государства, черные кресты с перекрещенными мечами серебристого цвета. Это был Кубанский Крест, и мы, все те, кто уцелел в боях за Нальчик, Нарткалу, Алтуд, Советское и Карагач, вошли в первую сотню тех, кто получил эти знаки отличия. Наш президент начал с конца строя, каждому из нас жал руку, и вкладывал в ладонь этот небольшой покрытый эмалью кусочек металла. Вся процедура награждения прошла всего за десять минут, но эти самые минуты тянулись для каждого из нас очень и очень долго.

Возле Еременко, Симаков-старший задержался, кивнул ему так, как если бы узнал его, и отошел с ним в сторону. Несколько минут, на виду у всего строя, они беседовали один на один, и о чем шел разговор, не знал никто.