Солдат Берии. 1418 дней в рядах войск НКВД по охране тыла Красной Армии

— Согнулись! Согнулись гитлеровцы-то! — вставляя новую ленту в пулемет, заикаясь от волнения, выкрикивал Терьяков. Потом по-хозяйски промолвил: — Далеко отбежали, сукины сыны. Напрасно-то патроны тратить незачем. Сгодятся еще патроны. — Он смахнул с лица капли пота и обернулся ко мне: — Долго теперь фашист чихать после нашего перцу будет. Не скоро нос сюда сунет. Как, по-твоему, Федор?..

Я оторвался от солдатского котелка, перевел дух, ответил:

— Сунутся — еще дадим… — И снова приложился к котелку, с наслаждением глотая прозрачную, точно лед, воду.

— Хватит, — рывком остановил меня Терьяков, — все высосешь, оставь глоточек.

— На, пей! — сказал я и вернулся в свой окоп. Со мной прибежал сюда Новоселов — просто посмотреть.

Земля чадила. Прямо передо мной, за бруствером, валялся немецкий автомат. Чуть дальше, слева и справа, распластались два фашиста. Один здоровенный с фиолетовым лицом тянулся к нам, стонал.

— Помочь ему, что ль?

— Куда ты, сдурел? Снайпер сымет, — одернул меня Новоселов. — Не суйся. Из-за этой пакости жизню класть не стоит.

— «Язык» зазря пропадет…

Но вот под страхом вскинутой мною винтовки немец сам пополз к нам. Поднялся и рухнул в мою ячейку.

— O, Mutter, dein Sohn ist ermordet![2]

Он повторял эти слова и после того, как я и Новоселов принесли его к дзоту.

— Мать вспоминает…

— Свою вспоминает, а о наших забыл, подлюга…

— Спятил фашист-то, — заключил Терьяков. — Видите, глаза под лоб у него закатываются…

Как ни била меня лихорадка ненависти, но вид раненого подействовал, шевельнул во мне жалость.

— В медпункт его…

Но не суждено было этому немцу жить. Мутовилин направился было с ним вдоль траншеи ко второй линии, но, как видно, фашистские наблюдатели заметили такое движение. Треск взрывов разорвал воздух. Мутовилин шарахнулся обратно в дзот и попытался потянуть за собой пленного, но не успел. Новые взрывы. И на том месте, где был немец, задымился взрыхленный грунт.

— Вот как бьет, шайтан! — сокрушался Мутовилин, когда я подбежал к нему. — Самая малость — и моя душа пошла бы к аллаху…

Прошел час, второй, а может, и больше — после такой встряски трудно следить за временем. Пехота врага не возобновляла атаки. Наступила коварная тишина. За мной прибежал посыльный и сказал, что мне надо быть в блиндаже лейтенанта Лужина.

Бегу вслед за посыльным.

В сыром продолговатом блиндаже начальника заставы собрались командиры. Они сидели на земляном выступе, жадно курили. Мотки седого дыма обшаривали накатик. В щель амбразуры проникала узкая полоса света. Она делила полумрак блиндажа на две части и ярким пятном падала на противоположную стенку. К двери вместе с дымом утянул сквознячок… Мне определили место у входа — я назначен связным лейтенанта Лужина. Прислонив винтовку, к притолоке, я оседлал валун, торчавший на полметра из земляного пола, и всматривался в смутные от полумрака лица.

Лужин, пригнувшись, прошел от стенки к стенке, затем воткнул длинные пальцы рук в черноту волос затылка, присел у амбразуры на опрокинутый ящик.

— Подлецы! Без объявления вторглись! — он скрипнул зубами. — Долг перед народом своим, товарищи командиры, обязывает нас сражаться, не зная страха в бою. И чтоб никакого колебания! Позора, малодушия не простят нам. Ни за что не простят!

Дав необходимые распоряжения, Лужин отпустил всех на свои места. Оставил в блиндаже политрука и меня как связного.

Развернув карту, начальник заставы размышлял вслух:

— Противник пойдет, сюда, затем он будет стремиться перехватить дорогу и прижать пограничников к болоту…

Пока Лужин рассуждал над картой, я старался осмыслить наше положение. Комендатура не могла выслать помощь на все заставы. Поблизости военных частей нет. Какие силы бросит сюда противник, еще неизвестно. Что же будет? И только сейчас я вдруг с полной ясностью понял, что молодость наша, увы, осталась позади. Шли в армию, попали на войну… Сначала белофинны, теперь эти…

Вражеская пехота все еще не показывалась. Новая группа самолетов противника, сотрясая воздух, прошла на Мурманск.

Политрук Николай Иванцов не спеша подошел к амбразуре. Сквозь щель смотрел он вперед. Солнечные лучи искрились в росинках пота на его лице. Я встал рядом с политруком, глянул на опушку леса по ту сторону границы. Где-то там притаились и зализывают раны гитлеровцы.

Над блиндажом просвистели снаряды. Батарейными залпами бьют. Взрывы загрохотали за нашей спиной — в тылу позиций. Загорелась казарма, подсобные постройки. Не удалась у них атака, не побежали мы от границы, так теперь они перенесли огонь на безобидные постройки. Как правильно поступил начальник заставы, перебравшись сюда, в земляной блиндаж. Сюда же перенесли телефонный аппарат, запрятав его в нишу. Связь работает. Вот только сейчас начальник заставы, переговорив с кем-то из вышестоящих начальников, сказал мне:

— Беги на левый фланг, на свою высотку, и скажи пулеметчикам: экономить патроны и никаких лишних движений.

— Слушаюсь: экономить патроны и никаких лишних движений.