Солдат Берии. 1418 дней в рядах войск НКВД по охране тыла Красной Армии

Давлю на спуск. Пулеметный ствол судорожно дергается. Я ору во все горло: «Не отдам…» То ли от накопившейся злобы ору, то ли прогоняю минутную слабость. Расстреляв диск, хватаю пулемет и спускаюсь вниз в лощину. Ноги засасывает болотная жижа. За спиной стрекочут автоматы. Припадаю, оглядываюсь, но автоматчиков не вижу. Будто камни и кусты на покинутой земле пытаются хлестнуть меня по спине свинцовым хлыстом: отходишь, получи!.. И я в отчаянии готов был кинуться навстречу противнику, но Бурталов окликнул меня. Он сидел на кочке среди болотных кустов.

— Тяжело с Новоселовым, сам замаялся и его замучил. Обмяк парень, — сказал Бурталов, когда я подполз к ним.

Передохнули. Теперь надо преодолеть болотистую поляну, укрепиться на более удобной для обороны позиции. Идем кустами. Под ногами хлюпает грязь. Это становится противно. Заткнуть уши от болотного хлюпанья невозможно: руки заняты.

— Не выживу, Василич, все равно не выживу, — то и дело повторяет Новоселов. — Аж позвоночник дребезжит. Оставь меня…

— Не ной! — грубовато оборвал я его. — Трясина здесь. Выберемся — легче будет.

— Горит все, пить дай, пить, — просит Новоселов.

Я дал ему глоток водки из своей фляжки, насильно вдавил в рот кусок подмоченного сахара. Новоселов глотнул и, закрыв глаза, притих.

— Успокоился, жить будет, — сказал Бурталов, устанавливая пулемет на рогульки.

Отдохнув немножко, двинулись дальше.

Нам удалось оторваться от автоматчиков противника только за счет того, что они не знали местности, а нам была знакома здесь каждая тропка. И все же трудно было поверить и согласиться с тем, что противник занял нашу высоту. Отход казался мне бредовым сном.

На опушке леса снова сделали привал. Бурталов, растянувшись пластом у пулемета, не вздрагивал ни одним мускулом. Из сапог его на белый ягель стекала по капельке коричневая болотная жижа. Новоселов лежал рядом со мной, глаза его были открыты, и тусклый взгляд остановился на вершинке карликовой березы.

«Спят», — подумал я.

Сзади кто-то кашлянул густо, с хрипотой.

Бурталов мигом вскочил…

Из-за валуна, недалеко от нас, высунулась стриженая голова. В прицел мушки сквозь кустарник различаю широкое лобастое лицо. Рядом показалась вторая голова в нахлобученной на брови зеленой фуражке. Палец замер на спусковом крючке. Меня кто-то словно кольнул шилом. Что есть силы я крикнул:

— С-в-о-и-и!!

Из-за дерева выскочили Терьяков, Дорошенко, Борисов…

— Видели вас, как по болоту брели…

— Брели, — ответил я Терьякову, — а ты, дуралей, выжди еще мгновение и отходил бы по земле грешной.

Терьяков без моих объяснений понял все. Подойдя к Новоселову, он спросил:

— Жив?

— Жив!

— Тогда поднимайте его и — в укрытие. Здесь мы вчетвером оставлены. Засада на случай, если противник продолжит преследование. Лейтенант Лужин так решил…

Новоселова положили меж двух валунов, чтобы в случае боя его еще раз не отыскала пуля.

Теперь мне стало ясно, что Лужин считал нас погибшими и для прикрытия отхода заставы создал здесь еще одну группу под командой Терьякова. Но вот мы уцелели. Среди нас лишь один раненый. Группа возросла. Имеются ручной пулемет, винтовки. В моей сумке еще четыре гранаты — подарок Терьякова, их можно вернуть, но мои руки длиннее, к тому же подарки не возвращаются: еще обидится. И место здесь для засады очень подходящее: опушка леса, как нарочно, усыпана большими валунами, а впереди, откуда могут появиться фашисты, широкая поляна — одной очередью можно прошить насквозь. По кайме вдоль опушки вьется мелкая речушка. Это еще одно прикрытие наших позиций.

— Терьяков, скажи мне, в политике-то ты вроде смыслишь, — пробасил лежавший рядом со мной Борисов. — Есть какая-нибудь инструкция насчет того, как воевать? Ну хотя бы разрывными пулями не стрелять?

— К чему тебе в голову такая мысль лезет? За гитлеровцами лучше посматривай, а то они правила покажут — штанов не удержишь.

— Смотрю, — протянул Борисов, — а насчет правила ты мне все же ответь, не виляй. Поспорил я давеча с Дорошенко. Фашисты разрывными нас хлещут, а мы их простой пулей… Я говорю этому черту Дорошенко, что не положено так, а он уперся как осел, гнет свое: у кого, говорит, что в технике есть, тот тем и будет долбать.

— Какие там правила! — Терьяков махнул рукой. — Фашисты — это ж разбойники, у них одно в башку засело: напал, ограбил, растоптал — и дальше… — И тут же Терьяков словно невзначай окликнул: — Дорошенко!

— Шо тоби? — отозвался Дорошенко.

Над поляной захлопал крыльями глухарь. Мы притихли. Вдали, за поляной, в кустарниках замелькали зеленые каски. Враги. Они идут точно по следу, который оставили там я и Бурталов. «Языки» им нужны. Идут с собаками.

— Сюда ползут, сучье отродье. Ну, нехай идут, нехай, — сказал Дорошенко.

— Стрелять пора, — торопливо пробасил Борисов и чуть подался назад. — Попасть можно, метров четыреста до них…

Терьяков зло цыкнул на него:

— Постоянный прицел поставить!

— Их вон сколько, я уже десять касок насчитал, и собаки…

— Заткнись. Меня старшим назначил Лужин отход прикрывать, значит, слушайся.

— Тише, ребята, — прошептал Дорошенко.