Солдат Берии. 1418 дней в рядах войск НКВД по охране тыла Красной Армии

Эвакуация раненых шла по такому же сложному пути, как и высадка десанта. Санитарный катер маневрировал мучительно долго, Я лежал в трюме, и через открытый люк виделись красные облака — думы о гибели комиссара не покидали меня.

На берегу Мотовского залива, должно быть в Ура-Губе, меня снова тряхнуло взрывом бомбы, и последняя черточка света в моих глазах исчезла. Голова наполнилась разноголосым птичьим гомоном.

«Ти-ти, чик-чик, тюви-тюви» — пищало в ушах, потом все заглохло, и я полетел в какую-то бесконечно глубокую даль…

Очнулся в палате мурманского госпиталя.

— Смотрите, братцы, — бархатно гудел чей-то басок, — парень, видать, в себя пришел, а то неделю теленком мычал. Глаза таращил, а не видел.

— Фамилия-то его как? Эвон какой, на койке не вмещается…

— В том и дело, никто не знает… Привезли, документов при нем нет. Чей, откуда родом, неизвестно. Так и записали на довольствие: «Бесфамильный».

Как сквозь беспокойный сон воспринимаю разговоры. Потом явственнее:

— Т-и-ш-е! Врачи.

И тут же скрип сапог, отрывистый говор.

— У этого великана раны на ноге зарубцуются быстро.

Я понял — речь шла обо мне. Трудно было открыть глаза. Веки будто склеивались намертво. Голова шумела пчелиным роем и кружилась, как после долгого катания на каруселях.

— С головы повязку снимите, на брови и подбородок положите наклейки, — распорядился врач.

— Бесфамильному наклейки? — переспросил мягкий, как послышалось мне, доверчивый женский голосок.

— Да, ему, у него есть теперь и фамилия: сегодня лейтенант документы принес, исправьте в истории на… Васильев.

Чувствую, как легко и проворно снимают повязку, осторожно отдирая ее от бровей.

— Он! — вскрикнула женщина… Узнаю!..

— Кто он?

Вдруг сразу полегчало… Я узнал голос Лены. Той самой Лены, что расспрашивала меня в Мурманске, как попасть к нам на заставу, к Терьякову. Она стоит передо мной, перебирая бинт. Пока вижу ее одну, все остальное расплывается и качается перед глазами.

Это была неожиданная встреча.

Госпиталь жил своими заботами. Усилия врачей, сестер, нянечек возвращали бойцам то единственное, ради чего они шли на смерть, — жизнь. И жизнь приходила ко многим. Но если и здесь, в госпитале, смерть вырывала кого-либо из защитников Родины, то остальные раненые еще больше проявляли упорства и желания выздороветь. Настойчивые просьбы слышались с коек:

— Сестра, харчей прибавь, силенка нужна…

— Костыли выдайте… Свежего воздуха вдохнуть пора…

— Братишки, голову приподнимите, на свет, на улицу глянуть, — всегда последним просил раненный в живот моряк и, закусив губы, поддерживаемый друзьями, подолгу смотрел в окно на кусок синего неба, твердил: — Вот оно какое — бездонное. — И, налюбовавшись небом, он требовал: — Сестра-а-а, скоро ль накормишь…

И ему, как ребенку, вливали в рот несколько ложек бульона. Потом делали укол — снимали боль в кишечнике. Так изо дня в день, до тех пор, пока не унесли на повторную операцию. Унесли и не принесли…

К концу сентября я почувствовал себя лучше.

Как-то утром, еще до обхода врачей, в палату осторожно открылась дверь. Вошла Лена. За ней следом девушка. Они быстро зашагали ко мне.

— Маида! — удивился я, приподнявшись.

Это — медицинская сестра нашего батальона Маида, которая почему-то считает, как мне говорили ребята, что я спас ей жизнь, вытолкнув из-под пулеметной очереди «мессершмитта».

— У тебя, Федор, седина на висках. В двадцать два года… Это слишком, — заметила Маида.

На тумбочке появился стаканчик конической формы, зажаренная картофелина — мурманский деликатес, несколько ломтиков хлеба, сыр и — о, чудо! — небольшая бутылка шампанского — граммов на триста под блестящей пробкой. Маида открыла ее, и в стакане заискрилась ароматная пена. Пену осадила жидкость коньячного цвета, налитая из шкалика. Маида советует выпить одним махом. Я не могу — жалко губить такое сочетание живых красок. Они слоятся в три этажа и, плавно перемещаясь, оставляют на стенках стакана слой перламутровых поясков.

Подавая мне стакан, похожий на кусок радуги, Лена сказала:

— Пей, это же лекарство.

Я оглянулся на товарищей. Все смотрят в пол. Повременил, не зная, что сказать. Как трудно быть счастливым среди больных друзей…

Пропустив один глоток приятной жидкости, я протянул стакан соседу:

— Глотни и передай дальше.

— Этого делать нельзя, — сказал сосед.

— Почему?

— Знаю, потому и говорю. Уйдут сестры, тогда и поясню.

Лена и Маида вышли.

— Пей все сам до конца, дубина бесчувственный. Девушка принесла тебе «Северное сияние». По-нашему — это признание в любви. А ты хотел разделить ее любовь на всех, разве так можно?!

Организм постепенно обретал силы. Меня перевели в более обширную палату — целый корпус выздоравливающих. Гимнастика, прогулки, сытые обеды помогали забывать о швах, глушили боль.