Солдат Берии. 1418 дней в рядах войск НКВД по охране тыла Красной Армии

— Не могу, один ступай, — сказал Новоселов и свалился.

Он лежал мешком, распахнув полы полушубка.

— Встань! — что есть силы заорал я. — Мороз сожрет. Новоселов вскочил, сбросил с плеч полушубок, вещмешок, выдавил:

— Пойдем, так легче.

Я тоже сорвал с себя вещмешок и полушубок, предварительно вынув из кармана сумку с патронами, из мешка сухарь и пачку горохового пюре, к ремню пристегнул солдатский котелок. Снова бежим. Мы устали, но и те, кого преследуем, — не железные, тоже должны устать. Так и есть. Замечаю в лощине на розовом от северного сияния снегу небольшие темные пятна. Это люди. И между ними началась перестрелка. Автоматные очереди и редкие шлепки трехлинейки.

Осторожно продвигаемся к лощине. Нет, здесь не двое. Есть кто-то еще в конце лощины, в кустах. Перестрелка смолкла, слышатся голоса, ругань на русском языке.

— Сюда, Краб, сюда…

— Ложись, ты у меня на мушке, не уйдешь.

И тут справа от меня метнулась фигура человека в коротком маскхалате.

— С-т-о-й! — крикнул я.

И сию же секунду возле моего уха треснул выстрел. Это Новоселов успел подстрелить бегущего, и тот ткнулся в снег. А с поляны доносился голос Белокурова:

— Не ше-ве-лись! Сволочь…

И вот он уже ведет к нам обезоруженного Волкова, подталкивая его в спину стволом и награждая самым отборным матом.

— И того живьем надо было, — упрекнул я Новоселова, показывая на распластавшегося у наших ног незнакомца в коротком маскхалате.

— Тот мог тебя и Белокурова в затылок хлопнуть, — ответил Новоселов. Он без шапки, карабин беспомощно висел на его руках.

— Костер! Скорее костер! — спохватился я.

Быстро ломаю сухие еловые сучья. Они ярко вспыхнули. Помогаю Новоселову растереть окоченевшие руки, затем набираю в котелок снегу и ставлю на огонь.

— Сейчас чаем отогреемся.

Новоселова знобило. Кутаясь в меховую куртку, которую мы для него сняли с убитого, он мелко стучал зубами.

Белокуров подвел Волкова к костру.

— Это почему так получилось? — спросил я.

Волков с тупым безразличием смотрел на пламя костра.

— Так, может, ты объяснишь? — обратился я к Белокурову.

— Давно этот субчик недоброе задумал. Тут дружки еще по лагерю гнездились. Хотели и его завербовать. Записочки подкладывали. Вот Волков и клюнул. Вот тот, что на полянке лежит, — друг Волкова, по кличке Краб. А этот, которого вы тяпнули, тоже сволочь отпетая.

— Значит, здесь они узнали друг друга по походке? — спросил я.

— Волков до этого знал. Гнездо они тут намечали свить, да не вышло: мы трех хлопнули, и там, справа, стрельба шла… — Белокуров повернулся к Волкову: — Драпать не думай, своими руками прикончу.

Вскоре пришла вторая группа. Она шла по нашей лыжне, принесла брошенные Новоселовым и мною полушубки, вещевые мешки. Дорошенко, Липаев и Мутовилин обнаружили землянку предателей и прихватили оттуда рацию и два немецких автомата.

Пора возвращаться в батальон. Волков остался у костра, не шевелился, он не хотел идти.

— Вставай!

— Ступай к черту. Устал, — огрызнулся Волков, — отдохнуть дайте.

Я понимал, Волков не врет, он устал. Но ведет себя так, потому что знает — мы не имеем права уничтожить его здесь. Жалкий и коварный тип…

— Пойдешь или сидеть будешь? — строго бросил Новоселов.

— Хоть убей, не могу шагать, ноги отказывают…

— Ну если идти не хочешь — оставайся, — произнес Новоселов и, отойдя от догорающего костра, потребовал: — Белокуров, поставь его к березе.

Белокуров за воротник приподнял Волкова.

— Вставай, до березы дойдешь, она в трех метрах. Некогда тут с тобой…

Новоселов щелкнул затвором, направив ствол карабина в лицо Волкова.

— Не убивайте, пойду…

— Ну то-то же!

Мы двинулись. В пути я подумал: вот еще какое зрение надо иметь солдату на фронте. Ведь предателя по внешним признакам трудно угадать.

Прощайте, скалистые горы

— Запишите, товарищи, — говорил комиссар агитаторам, — запишите фронтовой урожай последних сводок: наши войска перешли в наступление и за 25 дней декабря освободили Клин, Волоколамск, Калинин, Истру, Тарусу, Солнечногорск, Алексин…

Комиссар перечислял освобожденные города с нескрываемой радостью в голосе.

После инструктажа, как всегда, Александра Ивановича окружили агитаторы. Завязалась душевная беседа. Люди с комиссаром делились, казалось, самым сокровенным. А мне в этот час думалось об Анюте. От нее длительное время не было весточки, и я лишь сегодня получил наконец письмо. Она писала: «После бомбежки эшелона, с которым эвакуировалась из Москвы в Казань, долго пришлось лежать в больнице. Потом долго не могла найти твой след. Не сердись на меня, Федя, ладно?! Я жду тебя…»

И будто опять встала передо мной Анюта на платформе вокзала. Щеки румянились, она ласково смотрела на меня добрыми карими глазами, вроде спрашивала: «Вернешься, Федя, домой?»

— Вернусь! — неожиданно вырвалось у меня после прочтения письма.

Товарищи удивленно посмотрели на меня: не в бреду ли я высказал такое. Но комиссар, поняв в чем дело, с улыбкой успокоил агитаторов:

— Правильно, Васильев, раз девушка ждет тебя, так и надо отвечать: вернусь. Пусть верит в нашу победу…