Солдат императора

Будет сюрприз:

– Хрен угадали, куда зашли, – сказал я и захлопнул дверь.

– А? – успел спросить обладатель кольчуги, поворачиваясь.

– В жопе нога, – ответил я и со всего маху врезал тому по шее спадоном.

Началась бойня.

Жилистый, надо отдать ему должное, не растерялся и ткнул шпагой в единственное уязвимое место – в лицо. Давний подарок Фрундсберга никогда меня не подводил, не подвел и в этот раз.

Голубая молния ухоженной пассаусской стали упала, сверкнув при свечах, и начисто отвалила левую руку с зажатой шпагой. Жилистый открыл рот, глядя на отлетающую часть самого себя, но клинок хотел еще крови. Спадон взлетел вновь, я крутнулся вокруг и перерубил обе голени.

Картинка: одна нога в сапоге стоит на полу, вторая болтается на ошметке кожи и падает вслед за своим хозяином. Рядом валяется отсеченная рука, все еще сжимающая шпагу. У стенки сидит нелепое нечто с перевернутой головой, свисающей на грудь. Посредине стоит фигура в великолепном доспехе и воздевает почерневший двуручный меч.

И все это пляшет тенями в восковом мерцанье свечей.

Какой-то кровавый бред.

Обрубок на полу начинает верещать. Спадон взлетает еще три раза, кромсая плоть и дубовый паркет, расчленяя его пополам от плеча до поясницы. Во все стороны летят куски плоти и деревянная щепа.

Кровь, кажется, даже с потолка капает.

Мерцают свечи.

Я обернулся к парню, все еще зажимавшему рану в бедре. Он от страха был почти мертв, а серость лица пробивалась даже сквозь трепещущий желтый свет. Пусть посмотрит на лицо войны как она есть. Беззащитных жидов жарить на площади мог, теперь погляди на поле боя в миниатюре.

Тут я заметил, что его штаны и пол под ним мокрые не только от крови. Ну что же, запах мочи и кала – едкий запах ужаса – отлично дополнил впечатление.

Я двинулся в его сторону. На пол упала секира, мелко разбрызгав кровь с дерьмом.

– Запомни, что бывает, когда приходят ландскнехты. Расскажи своим, что скоро нас придет десять тысяч. – С этими словами я засветил ему в лоб кованым навершием. Несильно.

Парень рухнул и замер в собственных испражнениях.

– Грета, свет моих очей, приберись здесь, пожалуйста. Это мое последнее распоряжение. Прощай.

* * *

Нетерпеливая пляска коня во дворе. Ноги в стременах. Кожаный скрип седла. Старый ландскнехт у поводьев: в одной руке аркебуза, в другой – бутылка.

– Ганс, дай водки. На столе в кабинете кошель с деньгами, на первое время хватит. Там талеров с полсотни будет. В сундуке, что в спальне, купчая на дом со всем содержимым. На твое имя. Подписи, печать нотариуса и уважаемых свидетелей – никто не подкопается. Все мое теперь твое. Если переживете восстание – ты, можно сказать, богач.

– Спаси бог, хозян…

– Там в зале валяется один… не стал убивать… скоро очнется. Свяжи его, что ли, а то наведет на вас… или…

– Разберусь, хозяин, не впервой!

– Дай еще выпить. Прощай, Ганс, больше не увидимся.

Безумная скачка по кривым улочкам. Азарт, ненадолго позаимствованный у бутылки. Ветер в лицо.

Номинальная стража у ворот Хольстентор только оглянулась вслед конной фигуре, облитой окровавленной сталью. Готов спорить, что утром они будут гадать, а не сон ли это был или, может быть, призрак?

Куда я летел в ночи? На что надеялся?

Надеялся я на Бога, клинок в руке и верного коня. В такой последовательности.

Конец моего пути я видел в далеком Антверпене. Настало время воспользоваться приглашением моего полкового товарища.

Улица Стрелков, дом Артевельде каждый знает – я запомнил.

Конь уносил меня все дальше от веселого Любека, на короткий срок забывшегося в тяжелом ночном кошмаре.

И вот я снова в дороге. Наверное, в самом деле дорога – это судьба ландскнехта. Путь освещала луна и такие близкие звезды, в том числе одна особенная, что задорно подмигивала мне огоньками маневровых дюз.

Глава 11 Пауль Гульди пробует себя в новых качествах и неожиданно возвращается в армию

В послеобеденную пору, когда солнце уже потихоньку начало склоняться к сизым лесам вдалеке на западной оконечности бескрайних лугов Альвхейма, аспирант академии Анульд Фриггвин внес в архаичную каминную залу замка герцога Леданэ пухлую, обшитую зеленой саржей папку с кипой свежераспечатанных листов.

Аспирант знал дорогу, как знал и ретроградские привычки своих руководителей, ненавидящих читать голограммы, и то, что содержимое папки надобно передать лично в руки герцогу, Тиу-Айшену или Хаэльгмунду в день получения, будь то хоть выходной, хоть конец света. Особое распоряжение относительно именно этой папки предписывало в любой час дня или ночи уведомить начальство о получении новых материалов и доставить их немедля.