Солдат императора

– При Павии? Ему сейчас, дай бог, двадцать пять, ты хочешь сказать, что…

– Да-да, ему было при Павии пятнадцать. Он тогда добрался через все поле от де Ланнуа к Фрундсбергу с донесением и смог вернуться обратно.

– А-а-а! А я-то думаю, – включился Конрад, разворачиваясь на скамье всем телом, припечатав столешницу ладонью. – Точно! Как сейчас помню: приковылял в центр баталии к нам с Георгом. Весь порубленный, в шлеме вмятина с кулак, ноги заплетаются, руки дрожат, но стоит прямо. По-нашему едва лопотал, хрен разберешь. Заблевал еще и меня, и Фрундсберга… паразит. Мелкий был, совсем тощий. А теперь гляди – ястреб, прям орел! Э-э-э-й, миляга, тащи сюда свой костлявый испанский зад, есть что вспомнить! – заревел Конрад своим фирменным неподражаемым басом, которому нипочем была пушечная канонада, не то что гул солдатской пирушки.

Так я очно познакомился с доном Франциско.

* * *

Попойка массовая всегда раскалывается айсбергами небольших компашек, когда подтаивает основной ледник официальной части. Невозможно, право слово, бухать в три сотни жал одновременно. Десять – куда ни шло, хотя тоже сложновато.

И начали мы постепенно расползаться маленькими группками. А куда солдаты, особенно офицеры, любят идти после доброй пьянки? Конечно же, к артисткам! В номера!

Варианта было два: бордель или натурально артистки из рыночного театра. Бордель отвергли с ходу, ибо опасались разных нехороших болезней амурного свойства. Кроме того, все, кто меня знал поближе, помнили, что шлюх я на дух не переношу. А так как платил за все я… Словом, направились к рынку.

Дружная сводная бригада из дюжины единомышленников, в том смысле, что единые мысли могли бы сделать из нас великолепных соучастников чего угодно.

* * *

Дюжина военных в чужом городе – почти всегда вариант неприятностей. Другой вариант возможен, но когда в ночи на рынке появились нетрезвые жлобы с закатанными рукавами, постоянные его обитатели начали давить косяка в нашу сторону. И я их понимаю.

Впрочем, дурных не оказалось, никто не полез выяснять отношения с двенадцатью ветеранами, вооруженными с головы до самых пяток.

До ярмарочного балагана, где квартировали заезжие жонглеры, а что важнее, жонглерши, акробатки и танцовщицы, мы не добрались, точнее, не добрался я. Из-за прилавочной пустоты раздался голос фатума, моего личного Рока, Фортуны и предначертания в одном. Очень приятный голос, скорее голосок, нежная песня, чудо воздушной вибрации. Все это сложилось в едином словесном солитоне, чуть хрипловатом и ужасно громком:

– Ай, красавчик, ай, соколик, дай погадаю, судьбу-правду открою, ай, ручку дай, не пожалеешь, ай, орел, ай, удалец, позолоти ручку!

– Ненавижу цыган, – прошипел один из наших по имени Йохан Шредер. Тот самый любитель конины, памятный по разведочному походу перед Бикокка.

– Погоди-ка, – одернул его я и удержал гневный порыв, так сказать, физически. Почему – не знаю. Просто положил руку на плечо и одернул. – Чего надо? – спросил я, шагнув в темноту навстречу «позолоти-ручку-ай-соколик».

Шагнул… и превратился в непослушную жену старика Лота под городом Содомом. Остолбенел то есть. Как есть остолбенел.

Из теней под навесом соткалась квинтэссенция женской красоты. Та самая равновесная система, откуда не убавить и куда не прибавить ни одного элемента. И даже это – чушь, потому что красоту описать невозможно, только увидеть. Я увидел и… я даже не знаю, что со мной произошло.

Какой-то девятый вал чувств, восторга, ожидания, любования, гормонов и самого банального свойства немедленного стояка. То есть остолбенел не только я. Собственно, геометрически я состоял из двух базовых столбов, если рассматривать смысловую нагрузку: мое тело, от макушки до пят, и наш любимый половой орган, который звероподобно устремился на двенадцать часов и затикал.

Так в мою жизнь вошла Зара. Лучшее, что случалось в моей жизни. И той и этой.

* * *

Так получилось, что я давал исключительно описательные названия главам своей книжки. Но эту главу я назову один словом, причем заглавными буквами:

Глава очередная ЛЮБОВЬ

В цыганском балаганчике было темно и тепло. Это была маленькая лачуга на окраине рынка, куда гадалки водили погадать или переночевать по случаю. Здесь было все необходимое: низкий потолок, земляной пол, скамья и широкий сундук, накрытый шерстяными пледами, маленький столик и колченогий табурет. В углу тускло дотлевала углями железная жаровня, над которой коптил светец.

Трудно сказать, что рассчитывала увидеть на ладони цыганка при столь скудном освещении, но водила острым ноготком по линиям моей судьбы она со всем прилежанием и что-то шептала. А я пожирал ее глазами, пользуясь случаем. Раздевал, ласкал, почти облизывал, и все, представьте, глазами.

Только в те божественные секунды я понял, что все или почти все многочисленные дамы, девушки, барышни, Frau и Fräulein, что дарили мне свои ласки, были воплощением далекой, потерянной, забытой, но не до конца, и вечно моей, но не в реальности, словом – моей Гелиан.