Солдат императора

«Светлый лик» был изрядно осунувшимся, совсем не похожим на прежнее, буквально пышущее здоровьем и силой обличье «отца ландскнехтов». Рана, оставленная на память Арнольдом Винкельридом, его донимала, причем донимала сильно, так что Георг вынужден был ходить с тросточкой. Да и события последнего месяца или около того оставляли желать лучшего, что не способствовало торжеству жизни в теле нашего командира.

Он ужасно хромал – граненая пиковина швейцарской секиры не шутка. Дырки от нее могут вообще не зажить, а если и удастся такую залатать, нет никакой уверенности, что она вновь не откроется.

Трость вполне соответствовала обычаям и пристрастиям Фрундсберга, так как была с сюрпризом. Нажатие неприметной кнопочки – и на свет божий с шелестом вылетала длинная узкая шпага. Зачем это понадобилось – бог весть, но в портрет испытанного воина, пусть даже изрядно попорченный, вписывалось идеально.

– «Гутентаг», твою мать, – ворчал он, ковыляя к резному креслу перед камином, – память о старом товарище теперь на всю жизнь. Каждый день ногу ломит, заснуть не могу![54]

– Ладно, давайте потешьте старика, как съездили? – сказал он в ответ на наше с Адамом молчание, которое мы из уважения сохраняли на всем его нелегком пути к креслу.

И мы начали рассказывать, а точнее, обстоятельно докладывать. Докладывал в основном Адам, а я отмалчивался, изредка подтверждая итальянские наблюдения моего товарища. Фрундсберг был прекрасно осведомлен, так как получал все отчеты своего шпиона, да и не одного его, надо думать. Но теперь, по доброй привычке военного человека, лично знакомился с подробностями. Мало ли что?

Как я оказался в Мюнхене?

И правда, мы должны были расстаться в Милане. Адам продолжал путь в Германию, я – оставался с гарнизоном, получая вверенный мне десяток в роте Курта Вассера. План был именно такой.

Ничего подобного не произошло, чему виной стали галопирующие изменения политической обстановки, от которых мы, солдаты, так зависимы. Крестьянские волнения в Германии приняли поистине угрожающий размах, так что большинство гарнизонов отводилось домой, оставляя города и крепости на попечение испанцев и дружественных итальянских войск. Последнее совсем не радовало, ибо «дружественными» они оставались до поры до времени.

Фанляйн Конрада Бемельберга в полном составе отчалил из Милана, а к нему прибились и мы с Адамом.

Вспоминать обратную дорогу от Милана до Мюнхена не хочется.

Во-первых, это значит описать тысячу и один одинаковый трактир, сеновал, деревню, ночлег. Во-вторых, погода стояла ужасная. Я всегда ненавидел грязь и слякоть, а теперь моему верному коню пришлось месить копытами эту самую грязь и слякоть на протяжении долгих, бесконечных миль под низкой пеленой серого неба, ссавшего на плащи и береты мелким моросящим дождем.

Грязь, правда, сменилась в Альпах снегом, но легче не стало, ведь со снегом пришел холод, а на пост дождика заступил пронзительный ветер.

В-третьих, и это самое угнетающее, мы превратились из победоносного «Божьего» воинства в сомнительные шайки продрогших бродяг, убегавших домой.

То, что не смогли сделать пики швейцарцев и французские пушки, успешно сделали крестьяне, жарко растопившие кровавую баню восстания по всей Германии. Где-то собирались мелкие отряды, где-то просто сбегали с земель, где-то собирали большие армии, которые даже нанимали на службу, подумать только, настоящих ландскнехтов! Полками!

Практический вывод был прост, как сапог, и незатейлив, как укол алебардой. В имперской казне стремительно иссякли деньги, а значит, содержать многотысячную заграничную группировку стало невозможно. В результате многие роты просто распустили и сняли с довольствия, часть вызвали домой, так как срочное восстановление налогооблагаемой базы стало делом первостепенной, стратегической важности.

Попросту ландскнехты должны были давить крестьян, из которых большинство и вышло в солдаты, для того чтобы император Карл мог дальше собирать с них денежку, чтобы платить им, то есть, черт дери, нам, жалованье, чтобы мы, в свою очередь, могли и дальше крушить французов и вообще всех, кого прикажут, во славу фатерлянда!

Внезапная трансформация, столь ужасно сказавшаяся на нашем статусе и кошельке, прямо-таки убила воинскую дисциплину. Уход из Италии совсем не напоминал наше весеннее наступление. Только представьте себе несколько тысяч вооруженных до зубов наемников на чужой земле, которым вдруг сказали: «А теперь вы никто и звать вас никак, вы теперь частные лица, жалованья и жратвы больше не будет». Представили?

Итальянцы представили в полной мере. Что мы там вытворяли! Я говорю «мы», потому что никак более не отделял себя от этих людей, с которыми был связан настоящими кровными узами. Кроме того, мы – значит в самом деле мы, то есть все уходившее войско. Даже исправно получавшие жалованье части не отставали от своих менее удачливых собратьев в деле пополнения благосостояния за счет местных обывателей.

Оказавшись дома, ландскнехты утихомирились, но не сильно.