Солдат императора

Вот что погано: я настолько очерствел, что никаких, понимаете, никаких эмоций не поднималось во мне горькой, полынной волной при вести об очередной сожженной деревне или при виде растерзанного тела обывателя.

Шевелилось что-то в глубине души, но колодец моих чувств иссяк настолько, что эхо этого бултыхания почти не достигало поверхности. Я невольно задумывался, а не пересох ли колодец? Может, там, на дне, вместо прозрачной воды осталась только мутная илистая жижа?

Я не закатывал истерик, не плакал, не заламывал рук, как в самом начале моего пути. Конечно, если у меня на глазах солдат пытался изнасиловать девочку, я это тут же пресекал.

Я апеллировал к воинской чести и дисциплине, рассчитывая, что мой блеф сработает. А потом пришлось признаться, что это вовсе и не блеф… Что страдания невинного ребенка меня трогают куда меньше, чем то, что солдат посмеет ослушаться приказа старшего по званию.

Нерадостное открытие. Но мне уже было наплевать, никаких лишних гражданских мыслей моя откровенность перед самим собой не породила. Одно обнадеживало. Я не перестал копаться внутри себя. А значит, когда-нибудь, может быть, война покинет мою душу.

* * *

Во Фландрии ваш покорный слуга познакомился с Жаном Артевельде – младшим сыном побочной ветви знаменитого антверпенского рода. Парень, не рассчитывая на неделимый майорат, вынужден был уйти в армию и уже некоторое время солдатствовал, когда прибился к нам.

В те годы ландскнехты очень неохотно принимали пополнения откуда-либо, кроме южно-германских земель: Тироля, Швабии и Баварии, особенно Тироля – наследственного домена императорской фамилии.

По проверенному мнению знающих людей, лучшие солдаты получались именно из альпийских горцев, чему не трудно поверить, ведь швейцарцы тоже жили неподалеку. Высший королевский замысел был совсем незатейлив, ведь это очень благоразумно – набирать войско на своих землях, неподвластных воле князей!

В 1520-х годах, особенно после виктории при Би-кокка, слава ландскнехтов возросла настолько, что в наши легионы потянулись отчаянные парни со всей Германии и не только. А что «коренные» ландскнехты? А ничего, но факт остается фактом, пока такие, как я (вроде как саксонец) и Артевельде, оставались на общем фоне величиной пренебрежимо малой. Слово «ландскнехт» все еще выступало синонимом слова «тиролец».

* * *

Я спас Жана от крупных неприятностей, когда тот в компании пятерых антверпенских парней нарвался на приключения.

Приключение нагрянуло в лице пары крестьянских девок, что шли за водой, когда их зажали несколько солдат из соседней роты. Артевельде вступился. Теперь уже не поймешь, то ли он сам хотел побаловаться, а его опередили, то ли взыграла в нем элементарная порядочность, – не суть.

Трясся ваш покорный повествователь на лошадке, сочиняя очередной отчет для далеких моих работодателей в академии, будь они неладны. А тут настоящий цирк: крики, шум – явное нарушение воинской дисциплины и армейского расписания, мимо чего я никак не мог проехать.

Я почему это все описываю подробно? Просто в дальнейшей судьбе, что приволокла меня к той самой испанской лужайке, на которой я оказался tet-a-tet с доном Франциском, Артевельде сыграл не самую последнюю роль.

Но все по порядку.

Возле деревенского колодца жались несколько солдат, судя по всему, аркебузиров из недавнего пополнения. Их окружали ландскнехты. Виновницы разлада в количестве двух насмерть перепуганных особей сидели за колодезным срубом и тряслись.

Первые говорили дерзкие слова, а вторые отвечали словами грозными, так что всякие славословия вот-вот должны были уступить место стали. Я уже достаточно разбирался в тонкостях межкультурной коммуникации в военной среде, чтобы разобраться, что к чему.

– В чем дело? – вопросил я громогласно.

– Отгребись, – ответили мне.

– Это кто такой говорливый? – протяжно поинтересовался я, слезая с коня.

– Ну я, – ответил мне солдат в грязном кожаном вамсе, стоптанных башмаках и с задорным кудрявым чубом, выбивавшимся из-под берета. Его приятели заоборачивались и, не снимая рук с оружия, немного расступились.

– Ну я говорливый, – повторил он и подошел ко мне. – А ты кто?

– Я Пауль Гульди, фельдфебель, слыхал, может?

– Ну слыхал, – наглости в голосе его поубавилось, но идти на мировую парень явно не собирался, будучи абсолютно уверенным в собственных силах. Об уверенности в правоте и мыслей не возникало, готов спорить. Над такими мелочами в армии давно никто не задумывался. Кто смел, тот и съел, где сгреб, там и въеб.

– Вали своей дорогой, Пауль Гульди, фельдфебель. Мы сейчас проучим этих фландрийских выскочек, а потом развлечемся. Если хочешь, давай с нами, ты мужик свойский, насколько я знаю.

– Я для тебя не свойский мужик, падаль, я для тебя фельдфебель при исполнении служебных обязанностей. – Я говорил тихо-тихо, тщательно выводя каждое слово. Рванину требовалось немедленно поставить на место, иначе могло случиться все что угодно.

– Бу-га-га-га, – заржал тот и сделал рукой недвусмысленный жест, изображая стилизованный детородный орган. – Вот где я тебя видал, ты понял?