Солдат императора

– Страшно ты глаголешь. Складно и страшно. По сути ничего не могу тебе возразить. Сердцем не приемлю, но возразить не могу. Оттого еще хуже. И что же нам делать? Простому солдату что делать? Передавить сию мерзость, как клопов? Так не передавишь, уже пробовали. А если и передавишь, новые придут. Да и грешно это. Старики, бабы с детишками-то в чем виноваты? Как вспомню, так жить не хочется… До верхушки все равно не достать. Лютер ваш отменно среди князей прижился, щеки, как говорят, отъел… Восставших крестьян зовет убивать, как бешеных собак, а они, между прочим, по его проповеди поднялись… Как среди всего этого жить?

Я улыбнулся. Положил обе руки на плечи испанца, отеческим жестом пытаясь показать, что я здесь, я с ним. Очень это важно в общении с южанами – одно касание бывает целой речи ценнее. Это мы все норовим ближе вытянутой руки никого не подпускать.

– Искушение это нам. Наш Крест. И нести его нам. Ведь Церковь – живое древо, но древо это крестное. Верить надо, жить по совести. Каяться. А придет нужда воевать… Тогда воевать. Мы же солдаты. Ты давеча спрашивал, стоит ли воевать за веру. Я долго думал и сомневался, но разговор наш мысли выпрямил, спасибо тебе. Теперь без колебаний скажу, что только за нее и стоит. Кровь дороже любого золота, любых политических выгод. И уж если выпало ее пролить, то за идеалы и за веру. Тоже не лучший повод, но он не так плох, как все остальные.

Мы стояли на носу корабля: грузный белобрысый ландскнехт в алом и желтом бархате и сухой, смуглый испанец в черной с золотом парче. Стояли и смотрели в глаза, потому что знали: не скоро выпадет случай открыть душу другу, да и выпадет ли вообще.

Другу? Да. В тот момент мы стали друзьями. И не на словах.

Кокон молчания вдруг разорвал крик марсового:

– Земля!!!

Мы прибыли к древним финикийским берегам.

* * *

Эти строки написаны в тени стен Туниса. Пишу в спешке, до начала штурма остается не более получаса. О стольком еще хочется поведать и о стольком поведать просто необходимо, но я не успеваю, простите. Концовка выходит скомканной, но уж какая есть, не все в моей власти. В конце концов, Хаэльгмунд вполне прозрачно намекал на «ненавязчивую редактуру», которой подвергались мои записки и мои отчеты. Надеюсь, последнюю часть будет кому причесать и привести в удобочитаемый вид. С извинениями оставляю сей труд тебе, неведомый литератор.

19 июля армия готовится к приступу. Завтра. Завтра конец моего путешествия, которое и так затянулось сверх всякого приличия. Завтрашний день принесет победу императору, славу и добычу ландскнехтам, повторившим путь римских орлов. А я исчезну. Может быть.

Ночью 21 июля в пяти милях к югу от города меня будет ждать челнок.

А может быть, и не исчезну. Улетать, откровенно говоря, неохота. Что мне делать там, на Асгоре? Ради чего жить? За тринадцать лет на Земле я отвык от безопасного растительного существования, и прошлое мое кажется пресным, как кошерная лепешка. Настоящая жизнь здесь. Согласен, это на любителя, но я говорю сейчас о своих ощущениях. Это мой выбор, поймите правильно. К тому же на Земле, среди рощ и полей Испании, меня ждет (я уверен, что ждет) та, которую я люблю и которая любит меня.

* * *

Вы спросите, куда делась целая прорва дней между 16 июня, когда подошли к Гулетте, и 19 июля? Справедливый интерес. Ответ прост: штурм Гулетты провалился, и мы вынуждены были просидеть там почти месяц! То, чего так боялись император и военный совет, а заодно все наше могучее воинство, свершилось. Началась осада. На расстоянии буквально вытянутой руки от цели. Даже несгибаемый дель Васто ратовал за отступление и эвакуацию в Испанию. Но воля Карла пересилила.

15 июля началась вторая бомбардировка, гораздо более продолжительная и мощная. Пушки практически срыли больверк, разнесли ворота и пробили несколько брешей в стенах. Комбинированная атака с моря и с суши принесла плоды, мы ворвались на улицы. Начался бой.

Скоро выяснилось, отчего крепость так умело и успешно сопротивлялась. Гарнизон состоял из семи тысяч отборных янычар из гвардии самого Сулеймана Великолепного! А все пушки оказались заклеймены тремя лилиями! Проклятые французы вели двойную игру! Чему я, впрочем, не удивился.

Гарнизон возглавлял лично Хайраддин – Защитник Верных, мать его так. Проклятый пират оказался верток, как куница, – его не удалось сцапать, он сумел отойти в Тунис. Тем не менее Гулетта пала, дорога была открыта.

17 июля Барбаросса решился на полевое сражение, которое с треском проиграл. Еще бы! Он был выдающийся моряк, но никак не полководец.

Его пятидесятитысячная армада была разорвана в клочья. Баталии пехоты под прикрытием мушкетеров продавили центр, заставив отступить янычар, испанская конница отогнала легкую кавалерию, а германские рыцари стальным тараном раздавили спах на фланге. Мы захватили почти все пушки, перебили более двадцати тысяч человек и взяли множество пленных. И очень разозлились.