Солдат императора

Немного беспокоила полная невозможность хоть как-то повлиять на собственные перемещения. Даже головы не повернуть, будто его прицепили к какому-то мужику, и теперь он летает вокруг, то спереди, то сбоку, то сзади. Не сразу до испанца дошло, что этот мужик – он сам.

Вот он стоит во главе конного эскадрона. Вдали дым и грохот (такой мягкий и почти музыкальный для нынешнего варианта слуха). Уже больше часа пехота и саперы лезут в бреши, растаскивают завалы, сбивают защитников мушкетными раскатами… и раз за разом откатываются. И вновь штурмуют.

Франциско вспомнилось, как было неприятно, можно даже сказать, мучительно сидеть статуей в седле все это бесконечное время. Ноги затекали в стременах, горжет все заметнее угнетал плечи, а кираса продавила-таки стеганый вамс на талии.

«Так и до пролежней недолго».

Новый де Овилла никакого дискомфорта не испытывал. Время не играло никакой роли – полуторачасовое сидение сжалось в секунду и растянулось в вечность. Этот занятный эффект увлекал его не меньше, чем происходящее на поле, хотя наблюдать за самим собой оказалось весьма интересно и даже забавно.

Он одновременно находил себя во всех точках времени. Он видел сражение и своих, пока еще праздных, бойцов и как сторонний наблюдатель, и как тот парень, что исходил по́том в раззолоченной броне, заклейменной тремя отпечатками лапок калатаюдских голубей.[108]

Чего они дожидались? Испанец прекрасно представлял варианты. Или саперы очистят достаточно широкую брешь, или пехота умудрится отпереть ворота, тогда стальной вал конницы ворвется на улочки, давя и сметая все на своем пути. Быть может, враг решится на вылазку из какой-нибудь неприметной щели – тогда конница готова встретить его в поле.

Может, придется спешиться, отбросить копья и подпереть пехоту с мечами в руках. Ради такого случая почти все кавалеристы не стали надевать поножи, легкости ради пробежки на своих двоих: мало приятного пыхтеть в полных латах, ведь насколько затянется бой – только генеральный штаб Господа Бога ведал.

Клубы дыма и рокот штурмующей армии отворились, выпустив перестук копыт, сопровождавший конного адъютанта.

«Сейчас начнется», – решил Франциско тот и вспомнил этот, парящий в невидимости безвременья.

– Спешиться! Спешиться! – команда катилась волной от эскадрона к эскадрону.

Испанец видел себя, повелительным жестом подзывающего коневодов, заботливо принявших их четвероногий транспорт; видел, как выпорхнул из гнезда прилучных ножен полутораручный меч; как он легко и красиво соскочил наземь, не притронувшись к стременам.

Кавалеристы строились в пешем порядке, откидывали забрала, ощетинивались разнообразными смертоносными железками, от «бастардов» до клевцов и шестоперов. Де Овилла отметил в руках одного из своих парней здоровенный пернач на четырехфутовой рукояти, граненой стальной трубе, – редкая итальянская штучка с шестью ажурными лопастями. Молча позавидовал, но решил, что меч сподручнее. Им отфехтоваться можно, если что, хотя он и не такой убойный, и выглядит скромнее.

Колонны спешенной конницы двинулись к брешам. Нестройные колонны разномастно вооруженных людей. Не привыкли они маршировать и держать равнение! Но на узких улицах этого и не требовалось.

Франциско видел, что почти все стены уже оседланы испанскими львами-и-башнями, а также двухголовыми черными птицами, нахально глядевшими с золотых полотнищ. В некоторых брешах тем не менее еще кипели схватки. К одной из них направили свой неслаженный шаг де Овилла и его бойцы.

– Не отстаем! Не отстаем! Держаться вместе! Вместе, я сказал! – так или примерно так надрывался испанец, ведя людей в бой. Он оборачивался, останавливал строй, равнял шеренги и вновь командовал наступление. Позади виднелись медленно удаляющиеся флеши, плевавшиеся огнем и дымом, – это артиллерия продолжала упрямо забрасывать ядра через стены. За ними угадывался лагерь, куда уводили сейчас лошадей, и наконечники копий конного резерва, оставленного на всякий случай.

«Бедняги, каково в латах на такой жаре сидеть без движения???»

«Себя пожалей, придурок, сейчас на стенах разомнешься!!!»

По всему полю в проломы стягивались остатки пехоты и спешенной конницы.

А вот и их персональная дырка, то есть, разумеется, брешь, потому как «дырка» – сами знаете, где и у кого!

Среди обломков песчаника, среди пыли, по щиколотку в крови упрямо гнулся, никак не желая рваться, турецкий полумесяц. Полумесяц расшвыривал в стороны клочья дыма, бросая вызов плетением сур Корана, а под ним содрогался, ворочался и жил полумесяц янычар вперемешку с редкими спахами, которые то ли нарочно спешились, то ли остались без коней в недавнем бою.

Перед свежеразваленной преградой сгрудились ландскнехты, человек пятьсот. Пролом был не слишком широкий, шагов в пятнадцать. Кругом валялось устрашающее количество битого камня и кирпича, так что о правильном натиске строем можно было только мечтать.