Солдат, рассказавший неправду

— Но не старый же совсем… Дело-то житейское, что тут стесняться?

Что ж, дошло и до спинки… Не об стенку же ее тереть. Только заплакала вдруг Марина и говорит:

— Сашка, Сашка, что же ты такой худой, а?.. Одна кожа да кости.

Тетя Поля не без обиды шепчет своей подруге:

— Еще не замужем, а уже критикует.

Тетя Вера говорит:

— Не критикует, а констатирует факт. Давай их спать укладывать, а то баня стынуть начинает и как бы двое этих доходяг там не замерзли.

Спать уложили как детей — хоть и рядом друг с другом, но все равно под разными одеялами. Затем тетя Поля Сашке и Маринке сказку рассказала, пока оба не уснули. Потому как нечего тревожить свои тела желаниями на какие сил-то нет…

… Сорок пять лет вместе прожили Сашка и Марина. Еще четверых детей нарожали. На бедность никогда не жаловались, но и власть никогда не хвалили. И не только власть, но и всю ту гниль, которая возле этой власти обретается, а со временем ей и становится. Жили, в общем, как могли, по совести, и счастливы были до самых последних дней.

Дядя Саша на три года жену пережил. Крепким он был, как разросшийся дуб и таким же суровым.

За его спиной бывало шептались:

— Это он так за Маринкой расцвел и ожил… А с фронта пришел, как хромоногий ледащий петушок по земле ковылял. Да и полуслепой к тому же…

Может быть, это и правда. Трудно человеку жить, когда он один. Да и возможно ли это?.. И человеческая гордость тут совсем ни при чем.

ДЕНЬ ЗАЩИТЫ ДЕТЕЙ

(детские воспоминания о войне)

… Память странная штука и она может быть такой же пронзительной, как вой немецких пикирующих бомбардировщиков. Прошло уже много лет — почти вся жизнь за плечами — но этот страшный крик войны так и останется со мной до конца. Я не помню начало той бомбардировки, потому что спала, а когда проснулась, первым, что услышала, было то, как по крыше нашего вагона стучат с силой брошенные камни. Их было очень много, они были невидимы и беспощадны. Камни крошили стекла, прошивали тонкие стены и убивали людей. Да, это были пули, а не камни, но я поняла это только тогда, когда услышала вой немецких бомбардировщиков. Осознание пришло как-то сразу, как врываются в пространство звуки через внезапно разбитое окно.

Когда эшелон остановился, тетя Люся крикнула мне, чтобы я прыгала в окно. Откос железнодорожной насыпи был очень крутым и, уже падая вниз, я успела заметить неподалеку от насыпи несколько огромных деревьев с темными, разваливающимися кронами. Они мгновенно вырастали из земли, ширились, захватывая все вокруг и, уже умирая, превращались в грязный дым.

Я долго не могла встать после падения, — меня сбивали с ног другие люди… Все бежали в лес в надежде спрятаться от пуль и бомб. Женщины и дети плакали от страха… Я видела совсем молодую маму, которая прижимала к груди ребенка. У ребенка не было руки, сильно хлестала кровь и весь подол женского платья был мокрым от крови. Женщину, как и меня сбили с ног, она тоже пыталась встать и ее руки были красными от крови ребенка. Она не обращала внимания на толчки в спину и полубезумными глазами смотрела на лес. И даже когда пуля попала ей в спину, женщина, уткнувшись лицом в землю, все равно судорожно пыталась ползти. Я видела ее в течении нескольких секунд, между двумя заходами немецких бомбардировщиков, и, хотя, казалось бы, интервал времени между ними был совсем небольшой, я… не знаю, как сказать… Это было совсем другое время, понимаете?

Мне недавно внук попытался объяснить, что такое компьютерная «оцифровка». Мол, тексты, фотографии, музыка, фильмы, то есть вся-вся информация превращается в поток цифр. Но ведь плотность этого потока может быть очень разная… Тогда, во время бомбардировки, секунды вдруг превратились в часы, время стало огромным, а пространство пожирали взрывы, и оно сжалось до крохотного, обнаженного и беззащитного пятачка… Наверное, война не бывает другой. Она безмерно увеличивает одно, сжимает в точку другое и рождает какой-то иной, до боли реальный и до боли изуродованный мир.

После бомбежки многие люди вернулись к эшелону, в том числе и я, но я почти ничего не помню… Я быстро поняла, что полная и пожилая тетя Люся (ей было слегка за сорок) не смогла выбраться из вагона. Наш вагон горел, несколько пожилых мужчин пытались вытащить раненых, но быстро прекратили свои попытки. Все выглядели усталыми, подавленными и только двое мужчин в военной форме пытались что-то объяснить людям. Их почти не слушали…

Потом старый железнодорожник сказал, что станцию, с которой мы выехали всего час назад, уже заняли немецкие танки, что рельсы впереди разбиты и что нам нужно идти «в сторону понтонного моста». Я не знала, где этот мост, я не знала вообще, что такое «понтонный мост», и просто пошла за другими людьми…