Солдатами не рождаются

Маленький, похожий на строгого мальчика, младший лейтенант показался Синцову честолюбивым человеком. Правда, честолюбие на войне, если при нем еще ум и совесть, не беда, а беда — если без них.

Из слов Туманяна ясно, что Ильин уже четвертый месяц на должности начальника штаба батальона, неясно другое: почему, раз соответствует должности, до сих пор не получил очередного звания?

Он наддал шагу и, поравнявшись с Ильиным, спросил:

— Какую должность занимали до начальника штаба?

Ответ был неожиданным.

— Писарь батальона, — сказал Ильин и, понимая, что удивил ответом, объяснил: — Уже исполнял обязанности, а по званию все еще в старших сержантах ходил. Офицер, как говорится, доморощенный.

Сказал с гордостью человека, знающего себе цену. Потом, шагов через двадцать, добавил:

— Меня бывший командир батальона Тараховский любил и выдвинул, не считаясь со званием. И начальству доказал. Имел характер.

— А последний комбат, Поливанов, тоже сильный был? — спросил Синцов.

— Герой Советского Союза. Справедливый, — сказал Ильин строго, словно хотел предупредить Синцова, какое качество в своих командирах лично он, Ильин, больше всего ценит. — Когда его днем хоронили, Левашов, комиссар полка, приказал глубоко не зарывать и рельс рядом в землю вогнать, чтобы места не потерять. Раскаленным ломом землю долбили, а все же вогнали. Комиссар сказал, что через неделю, когда в Сталинград войдем, перенесем туда Поливанова и как Героя Советского Союза похороним на площади Павших борцов. Есть такая площадь.

— Знаю, что есть, — сказал Синцов, — но сам не видал, она уже у немцев была… Замполита полка все еще по привычке комиссаром зовете?

— А он и есть комиссар, — сказал Ильин.

— Почему?

— Как вам объяснить, — сказал Ильин. — Сами увидите.

«Да, быстрый у них комиссар полка», — подумал Синцов. Тяжкая, кротовая борьба с немцами в развалинах Сталинграда приучила его самого мыслить метрами, и мысль, что можно за одну неделю пройти все сорок километров — отсюда до площади Павших борцов, — не укладывалась в голове.

Там, в Сталинграде, в старом батальоне Синцова, они сами решили, что после боев назовут именами двух погибших героев улицы, где те сложили головы. Он вспомнил об этом и сказал Ильину.

— На всех, кто голову сложил, улиц не хватит, — сказал Ильин.

— А возможно, хотя и сами решили, потом, по русской привычке сами же и забудем, — сказал Синцов и спросил Ильина, какого тот мнения о командирах рот, что из себя представляет каждый из них.

Ильин отвечал коротко и обдуманно, не колеблясь в своих суждениях о людях, с которыми служил.

— А что скажете о Богословском?

Ильин несколько секунд молчал.

— Знаю, что в штабе полка о нем составили мнение — трус. И от вас, конечно, не скрыли.

— Не скрыли.

— У меня иное мнение, — сказал Ильин и замолчал.

— Может, разовьете?

— Могу развить. Он не трус, а сразу психанул, в первом бою, и не может найти себя. Два раза напивался. В первый раз хотели снять — Поливанов отбил, а про второй — не довели до сведения.

— Пожалели?

— Не считали целесообразным.

— Почему?

— Подумали, может, еще найдет себя, когда начнем наступление.

— А почему психанул?

— Прибыл на фронт впервые. Все тихо. И вдруг на третью ночь бой за высотку. Без приказа свыше, просто пришел Барабанов, командир полка, и поднял людей по пьяной лавочке. А когда Тараховского почти сразу убили, приказал Богословскому повторить атаку. Богословский отказался. За отказ — в лицо: подлец, предатель, трус и так далее… Про Барабанова вас информировали?

— Нет. А что он из себя представлял?

— Коротко говоря — сволочь, — с беспощадной злобой сказал Ильин.

— А если пошире?

— И пошире — сволочь.

— Что, он и вас тоже… — спросил Синцов, услышав ненависть в голосе Ильина.

— Что?

— Ну, что… — сказал Синцов. Что-то в Ильине удерживало от произнесения вслух того, что Синцов имел в виду.

— Меня? Нет… Хотя и пьяный был, а знал, что ногами по себе ходить не дам, застрелю.

— А потом?

— Что потом? Лучше в землю лечь, чем по ней битым ходить. Покалечил Богословского, сволочь!

— Вон даже как! — удивился Синцов.

— Не в том смысле, — сказал Ильин. — До этого не допустили. А что тебя мерзавцем и предателем крестят, думаете, легко пережить? Позволяем, чтоб людей калечили, а потом сами удивляемся: трус! На Барабанове поставили точку, а Богословский психанул и напился в доску. Левашов как ни хорош, а тут не разобрался, он пьяных вообще не терпит, тем более что с Барабановым нахлебался горя. Откровенно говоря, товарищ старший лейтенант, неохота больше на эту тему… Скоро дойдем.

Из темноты выросла фигура шедшего навстречу человека.

— Кто? Ильин? — баском спросил человек.

— Я, товарищ комиссар, — отозвался Ильин, — идем с новым комбатом.

— Добро! — Человек скинул рукавицу, протянул руку Синцову. — Замполит Триста тридцать второго Левашов. — И сразу же сунул руку обратно в рукавицу. — Сегодня, однако, мороз!

— А мы рассчитывали вас увидеть в батальоне, товарищ комиссар, — сказал Ильин.