Солдатами не рождаются

По отношению к собравшимся было два чувства: хотелось понять каждого, но и задерживать людей надолго было нельзя, особенно командиров рот. Да и вполне поймешь людей все равно только в бою.

Чтобы не затягивать разговора, спросил у командиров рот лишь о том, что хотел услышать лично от них: о настроении людей и понимании завтрашней боевой задачи.

Потом взял у Ильина карту и с карандашом в руках прошелся с каждым по его боевому участку, уточнил, как оценивают противника и местность. Вместе с Ильиным и минометчиком посмотрел схемы огня — и своего и поддерживающего.

Карту все читали грамотно, неприятных неожиданностей не было, за исключением одной: командир пулеметной роты Оськин в ответ на вопрос, где будет находиться завтра во время боя, бойко отчеканил: «Где прикажете!» За этой бойкостью чувствовалось: или заранее не думал, или уклонился от прямого ответа. Станковые пулеметы, согласно приказу, отданному еще Поливановым, были приданы стрелковым ротам повзводно, и командир пулеметной роты мог при желании болтаться во время боя и где-то сзади.

Услышав «где прикажете». Синцов ответил, что до утра прикажет, оглядел всех и сказал:

— У меня все. Какие будут вопросы?

В землянке было неправдоподобно тепло, один бок печки раскалился докрасна. Синцов снял ватник и, расстегнув меховую безрукавку, чтобы перепоясаться под ней ремнем, поймал взгляд адъютанта. Адъютант смотрел на ордена.

«Ладно, — подумал Синцов. — Пусть видит. Заработано не чужим горбом».

— Будут вопросы или нет?

— У меня есть, товарищ старший лейтенант, — сказал командир стрелковой роты с льняным чубчиком.

— Слушаю.

Синцов заглянул в полевую книжку и, чтобы среди всего, что надо помнить, не забыть и этого, мысленно повторил: «Лунин, Лунин, Лунин».

— В каком районе Сталинграда вы воевали? Я сам сталинградский.

Вопрос не относился к предстоящему, а впрочем, относился. Воевать предстояло вместе, и не только он разглядывал их, но и они его.

— Мамаев курган знаете?

— Еще бы!

— Сначала там, а потом северней. В районе баков, знаете?

— Так это ж до Волги всего ничего!

— Да, всего ничего, — сказал Синцов. Сколько ни пришлось вытерпеть за эти месяцы, когда за спиной оставалось «всего ничего», но сейчас если он чем и гордился в жизни, так именно этим. — Занимали своим батальоном три дома на левом фланге дивизии.

— Весь батальон — три дома, — не то восторженно, не то недоверчиво сказал второй, черненький, лейтенант.

Фамилию этого Синцов уже запомнил, фамилия была нерусская — Караев.

— На батальон — три дома, а на дивизию — двадцать, — сказал Синцов. — Был у нас случай, уже в ноябре, командир дивизии рассказывал: ему позвонил с того берега сам командующий фронтом и спрашивает: «Наступаешь?» — «Наступаю». — «Доложи, каким флангом и в каком направлении наносишь удар?» А командир дивизии ему отвечает: «На правом фланге, товарищ генерал-полковник, наношу удар в направлении сверху вниз, потому что дом уже занял, а в подвале еще немцы. А на левом фланге — в направлении снизу вверх, потому что первый этаж наш, а второй — их…»

Все засмеялись. Синцов тоже улыбнулся. Он хотел дать понять этим рассказом, какая обстановка была там у них, в Сталинграде.

— Значит, в газетах похоже на правду писали, товарищ старший лейтенант,

— сказал молчавший до этого командир минометной роты с тем хорошо понятным каждому фронтовику чувством, когда от души хочется верить, что все прекрасное, написанное в газетах про других, есть полная правда, но до конца поверить в это мешает сознание, что полной правды о том, что видел и пережил лично ты сам, наверное, никому, кроме тебя самого, не дано прочувствовать до конца.

— Большей частью похоже, — ответил Синцов. — От нас самих зависит. Когда хорошо воюем, почему и всей правды про нас не написать?

Сказал и посмотрел в сторону особиста.

«Если хороший мужик, как был у меня Зотов, не придашь значения, а если, как Федяшкин, каждое слово на крючок, — бери для начала».

— Еще какие вопросы?

Вопросов больше не было.

Командиры стали вылезать из-за стола.

— Жаль, вы, товарищ старший лейтенант, тут у нас утром не были, — надевая шинель, сказал Караев так, словно от Синцова зависело, быть или не быть тут утром. — Через нас парламентеры ходили, на шинелях — погоны новые. Красота!

Он говорил с еле заметным акцентом, мягко и стремительно — не говорил, а танцевал.

«Или дагестанец, или осетин, а может, кабардинец, — подумал Синцов. — Надо будет потом спросить».

— У нас погоны новые, а у немцев песня старая — не сдаются, и все! — сказал замполит Завалишин.

— А вы что, всерьез думали, что они тут же возьмут и сдадутся? — повернулся к нему Синцов.

Завалишин протер очки и задумчиво посмотрел на Синцова.

— Думал. А вы нет?

— Я не думал, — сказал Синцов.

— А я думал. Ведь не просто для очистки совести к нам парламентеров посылали. Значит, допускали такую возможность?

— Это, положим, верно, — согласился Синцов, хотя сам не допускал такой возможности.

— Ничего, товарищ политрук, — сказал Караев. — Так и так за неделю от них мокрое место оставим!