Солдатами не рождаются

Синцов сегодня уже в третий раз слышал это слово — «неделя». Одно из двух: или так действительно запланировано и просочилось сверху, или это была шедшая снизу солдатская молва, рожденная сознанием собственной силы.

Когда командиры рот, уходившие вместе, теснясь, задержались у выхода из землянки, Синцов краем уха услышал, как Лунин сказал Караеву:

— А сколько у нас жил командир взвода?.. Почти и не жил…

Так и застряла в памяти эта последняя неизвестно по какому случаю сказанная молодым веселым голосом фраза.

Командир минометной роты Харченко задержался последним у выхода и спросил:

— Разрешите обратиться?

— Слушаю вас.

— Колебался, говорить ли с первого раза, товарищ старший лейтенант. У меня девушка в минометном расчете, сержант Соловьева. Санинструктор батальона была, перевели ко мне по ее личной просьбе. Тараховский приказал, и Поливанов подтвердил. А я возражал и сейчас возражаю. Прошу отчислить ее от меня куда хотите.

— Почему? — спросил Синцов.

— Завтра бой.

— А что, она себя плохо показала?

— Нет, не плохо. Но девушка она. Жалею.

— Она сама упорно просилась на это место, — сказал Завалишин.

— Много она, дура, понимает, где ее место, — упрямо сказал Харченко. — Жалею, потому что бой. Прошу отменить приказ.

— Ничего. Она сама заявила, что у минометчиков ей не страшно, — усмехнулся Ильин, и Синцову показалось, что усмешка эта относится к чему-то, о чем он еще не знает.

Но Харченко не обратил внимания на слова Ильина, даже глазом не повел. Стоял и ждал, что скажет комбат.

«Может, и в самом деле не место», — подумал Синцов, но начинать в первый же день с отмены приказа двух комбатов не захотел. Тем более девушка сама добивалась — такие чаще всего упрямы.

— Позже разберемся, а пока берегите по силе возможности.

Харченко откозырял и вышел.

— Исключительно добросовестный, но немного боязливый, — сказал Ильин о Харченко после его ухода.

— Не сказал бы, — раздалось из угла землянки.

Это были первые за все время слова, сказанные уполномоченным.

— Что имеете в виду? — повернулся к нему Синцов.

— Имею в виду, что вполне на месте и пользуется в роте авторитетом. А что не бахвал — так это не обязательно.

В его словах был оттенок вызова. Видимо, уполномоченный больше сочувствовал спокойному поведению такого же, как он, средних лет человека, чем молодому задору Ильина.

— Я не говорю, что Харченко плох, но ему всегда кажется, что страшней его минометных позиций на земле места нет. Дело делает, но внутри себя все время переживает, — сказал Ильин.

— А переживать никому не запрещено, — сказал уполномоченный.

«Нет, ты, кажется, ничего, дядя, — подумал Синцов, — хорошо бы не ошибиться!»

— Ничего с ней, с этой Соловьевой, завтра не сделается, — сказал Ильин.

Уполномоченный поднялся.

— Если у вас нет ко мне вопросов, пойду. У меня свои дела в ротах.

— Значит, не к себе людей вызываете? Сами к ним ходите? — спросил Синцов.

Сказать так дернуло за язык одно воспоминание, но, не договорив, уже пожалел: «Зачем задираешься? Даст отпор — и будет прав».

Но лицо особиста осталось равнодушным.

— Как когда, — сказал он. — А что?

Теперь, раз начал, надо было договаривать до конца.

— Сидел у меня одно время в батальоне уполномоченный. Засел, как гвоздь, в землянке, и вызывал к себе днем под обстрелом то одного, то другого.

— Ну и что? — тем же ровным голосом спросил уполномоченный.

— Ничего. Пожаловался его начальству, попросил отозвать.

— Отозвали?

— Отозвали.

— Ну и правильно, — сказал уполномоченный. — Так если ничего ко мне нет, я пошел.

«А что у меня к тебе может быть? — молча кивнув, подумал Синцов. — У меня свои дела, у тебя свои».

Уполномоченный медленно надел полушубок и ушанку — наверно, не хотелось, как и всякому другому человеку, идти из тепла на холод — и вышел.

«Спокойный мужик», — сочувственно подумал Синцов. Он любил спокойных людей.

— Хорошо натопили, — сказал Ильин. — Верно, товарищ старший лейтенант?

— Даже слишком, — сказал Синцов. — Дров не жалеете.

— Напоследок ободрали все, — сказал Ильин. — До последнего. Все равно нам здесь больше не жить, завтра вперед пойдем.

Синцов посмотрел на часы. Времени уже много. А надо еще и к артиллеристам, и в роты, хотя бы в одну, из которой не пришел ее командир

— Чугунов.

«Да, Чугунов». Он заглянул в полевую книжку, чтобы проверить, не ошибся ли.

— Сходите к Чугунову, — обратился он к адъютанту, — узнайте, что там у него, и передайте, что я позже сам приду, пусть не отрывается от своих дел.

Можно было и просто позвонить по телефону, но подумал об адъютанте: «Пусть сбегает, долговязый, нечего ему тут все время толочься».

Адъютант радостно сказал: «Есть!» Этому выскочить на мороз, видимо, ничего не стоило. Он кинулся к висевшему на стене полушубку, и Синцов только тут заметил, что адъютанта еще и мужчиной-то не назовешь. До чего же он голенастый, длиннорукий, даже плечи еще не развились по-настоящему!

— Неплохой парнишка наш Рыбочкин, — сказал Ильин, когда адъютант вышел.