Солдатами не рождаются

— Позвоните Первому и доложите, что на участке Чугунова… — Синцов остановился, вспомнив, что фронт здесь стоит не первый день и немцы, чего доброго, могли где-нибудь прицепиться к нашей связи. Маловероятно, но приходилось считаться. — Подождите, — сказал он в трубку и повернулся к Чугунову: — Кодовые обозначения у вас есть?

— Так точно.

Чугунов вытащил из полевой сумки, перелистал и подал Синцову тетрадку. Там столбиком были выписаны два десятка закодированных цифрами слов, нужных в обиходе батальона.

— Завалишин, — отыскав в конце столбика против цифры «16» слово «пленный», сказал Синцов, — передайте Первому, что срочно отправил к ним шестнадцать. Поняли меня? Посмотрите там у себя. Повторяю: шестнадцать. Посмотрели?

— Сейчас посмотрю, — сказал Завалишин. — Посмотрел.

— Скоро будет у них. Предупредите, чтобы подготовили… — Синцов не хотел произносить по телефону слово «переводчик» и потому сказал: — Ну, кто нужен для разговора с «шестнадцать», поняли?

— Понял.

Синцов положил трубку и приказал Рыбочкину:

— Лично отведите его прямо в полк, да побыстрей. Бойца с собой возьмите, — кивнул он на того солдата, который привел перебежчика.

— Я и один доведу, — сказал Рыбочкин.

— А в дороге обессилеет, свалится, на горбу потащите? — спросил Синцов.

— Выполняйте приказание. И для доморощенных переводов не задерживайтесь. Без вас допросят.

— Воллен вир коммен, — сказал Рыбочкин немцу.

Немец не понял слов, но хорошо понял жест, которым солдат подтолкнул его в плечо. Понял и вопросительно посмотрел на Синцова.

— Эссен, эссен, — сказал Синцов, показав пальцем на стиснутый в черной руке немца хлеб. — Аллес гут.

Немец пошел из землянки, и Синцов невольно посмотрел ему вслед. У выхода из землянки, прижавшись к стене, пропуская мимо себя немца, стоял неизвестно откуда взявшийся мальчик в полушубке и ушанке, с автоматом на шее.

— Это еще кто такой? — спросил Синцов.

Мальчик повернулся на его голос. Он был высокий и щупловатый — маленькое, худое, детское лицо с черными злыми глазами.

— А, явился! — сказал Ильин. — Кто тебя звал?

— Мне сказали, что товарищ комбат пошел к Чугунову, и я тоже пошел. Я службу несу.

— Самовольничаешь ты, а не службу несешь. Велел тебе, чтоб пока на глаза не совался, — сердито сказал Ильин и повернулся к Синцову: — Товарищ старший лейтенант, это ординарец Поливанова, такого уж он сам себе выбрал. У Поливанова год был. Остался на ваше усмотрение.

«Надо будет поскорей заменить», — подумал Синцов, но говорить этого вслух не стал. Его поразило лицо мальчика: выражение неутоленной ненависти, с которым он повернулся после того, как смотрел на немца.

— Раз службу несешь, — сказал Синцов, — должен был выполнить приказание.

— Прикажете идти? — держа руки по швам, сказал мальчик, на лице его по-прежнему было все то же непроходившее выражение.

— Теперь со мной пойдешь, когда я пойду.

— Между прочим, — сказал Ильин, — солдат, что немца нашел, тот самый Васильков, что я вам говорил.

— Что? — услышав «Васильков», спросил отвлекшийся по своим делам Чугунов.

— То, что слышишь, — сказал Ильин. — По дороге сюда рассказал новому комбату, как ты учудил. Пусть знает, что ты за птица.

— А я не птица, товарищ младший лейтенант, а командир вверенной мне роты, — огрызнулся Чугунов. Его резкий тон заставил Синцова оглянуться.

Но в землянке уже никого не было, кроме них троих. Мальчик-ординарец исчез.

«Значит, не приучен тереться возле начальства», — подумал Синцов.

— А насчет Василькова разрешите доложить свои соображения, товарищ старший лейтенант, — обратился Чугунов к Синцову.

Синцов не собирался расспрашивать, но раз сам хочет, пусть говорит.

— Слушаю вас.

— Васильков сам попросился сползать на ничейную землю, заявил, что там человек. И я разрешил. Если б не разрешил, он подумал бы, что я не верю в него. А раз так — он уже не солдат. А я, когда верил, знал, что за свою веру своей головой отвечаю.

«Эх, голова, голова наша командирская! — подумал Синцов. — Сколько раз под горячую руку обещали и снять ее и оторвать, а ничего, все еще держится на плечах! И верить людям не разучиваемся, хотя, случалось, и подводили. Но разве сравнишь это с тем, сколько раз они твою голову спасали и стойкостью, и кровью, и прямой жертвой жизни? Даже и ставить нельзя рядом одно с другим, если воюешь вместе с людьми, а не просто дрожишь за свою голову. Вера в людей! Где ее мера и в чем ее заблуждение? А заблуждения тоже бывают, и чаще всего не там, где ждал. И сам иногда неожиданно делаешь больше, чем мог себе представить, а иногда сдаешь, держишься на ниточке, на спокойном лице, а внутри страх и ужас…»

Так думал он, глядя на Чугунова и говоря в это время вслух то, что считал должным сказать: командир роты правильно сделал, послав Василькова, солдат — молодец, и надо представить его к «Отваге».

— Хорошо, что так кончилось, — сказал, обращаясь к Чугунову, Ильин. — Я бы, например, не решился на твоем месте. Другого кого — да, а Василькова на ничью землю не послал бы.

— Почему?

— Раз вчера со страха в тыл утек, завтра с того же страха мог и к немцам утечь.