Солдатами не рождаются

— Вы хуже фашистов, — сказала Таня, вынимая из-за спины пустую руку, без пистолета. — Только мараться о вас не хочется!

Сказала, повернулась и, уже не оглядываясь на них и не боясь, что они что-нибудь могут с ней сделать, последний раз хрустнув сапогами по их сахару, шагнула в кухню и закрыла за собой дверь.

14

Артемьев, вопреки своим расчетам, освободился не в девятнадцать, а в двадцать, и, когда вышел от Ивана Алексеевича в адъютантскую. Косых сказал, что из бюро пропусков уже три раза звонила военврач третьего ранга Овсянникова.

Артемьев надел шинель, взял с подоконника сверток харчей, который приготовили в буфете ему на дорогу.

— Если еще позвонит, скажи, пошел к ней.

Сидевшая на скамейке в бюро пропусков Таня увидела входящего Артемьева, встревоженно вскочила.

— Получайте ваши проездные документы. — Он протянул ей литер и плацкарту.

— На когда?

— На сегодня, двадцать три тридцать.

— Большое вам спасибо. И прощайте! — сказала Таня. — Вам, наверное, некогда.

— Наоборот, в связи с вылетом на фронт получил шесть часов на завершение личных дел. А вы сейчас в Москве — единственное незавершенное.

— Он улыбнулся. — Поэтому провожу вас и отправлю. Сейчас зайдем к вам на Сретенку за вещами, перекусим чем бог пошлет — и на вокзал.

— Очень хорошо, — сказала Таня. — Но туда нельзя идти. Они сегодня приехали…

— А какая нам разница?

— Я там нагрубила им, — сказала Таня с виноватой улыбкой. — Чуть оружие не применила.

— Вот это здорово!.. Тогда дело серьезное, — расхохотался он и только сейчас по лицу ее понял, что дело действительно было серьезное. — А где ваши вещи?

— Я свой сидор уже забрала, — сказала Таня и показала на лежавший под скамейкой вещевой мешок.

Артемьев молча смотрел на эту маленькую женщину, думая: что же теперь с ней делать, куда девать до поезда? Потом вытащил из-под скамейки вещевой мешок, закинул его на плечо и, уже выйдя вместе с ней на улицу, сказал, как о решенном:

— Значит, так: сейчас идем к метро, проедем четыре остановки, слезем и пойдем ко мне домой — пятнадцать минут ходу. Погреемся — у нас дом топят — и попьем чаю… Если потом дежурную машину дадут, как обещали, — два часа имеем; если обманут — полтора. Так или иначе, к посадке будем на Казанском. Я вам говорил, что у себя на квартире не бываю, но вы не бойтесь, что там какая-нибудь берлога. Мне, живу или не живу, все равно убирают. Я вообще люблю чистоту. Держите сверток, тут наши с вами харчи.

Она взяла у него сверток и до самого метро шла рядом с ним молча. Он хотя и прихрамывал, но шагал так размашисто, что она еле поспевала.

— А кто вам убирает? — вдруг спросила она, когда уже они втиснулись в набитый вагон.

— Не то, что вы подумали, — сказал он и усмехнулся. — А теперь расскажите: что у вас стряслось на Сретенке?

Спросил с улыбкой, и она тоже начала рассказывать как о смешном, а не о страшном. И он расхохотался, когда она сказала про выдранные из книги листы с антилопами.

— Это она для такого дела Брэма не пожалела. «Жизнь животных». Действительно, жизнь животных!

Расхохотался так заразительно, что Таня тоже рассмеялась вместе с ним и сказала:

— Может быть, они и сейчас еще там ползают…

— Ну, а дальше, дальше-то что?

Тогда она, перестав смеяться, рассказала все до конца.

— А когда уже с вещами выходила, вдруг испугалась, подумала: выйду, а они на меня набросятся и задушат! Даже, стыдно признаться, «вальтер» на боевой взвод поставила.

— Ну, а что они?

— А их, оказывается, в передней не было. Я вышла, а этот хромой как высунет голову из столовой, увидел меня — и обратно. Чуть не прищемился! Напрасны были все мои страхи!

Она улыбнулась, но он оставался серьезным.

— Значит, Нади не было там с ними?

— Ну что вы, — сказала Таня. — Она, наверное, и не представляет себе этого. Когда они днем приехали, она с этим, с мужем своей матери, знаете как разговаривала — просто с презрением! Нет, она совсем другая, чем они. По-моему… — осторожно добавила она, вспомнив свою утреннюю стычку с ним.

Они вышли из метро и пошли переулками к Усачевке. На углу, около закрытой булочной, стояла женщина и колотила кулаком в запертую дверь. Ударила в последний раз, безнадежно махнула рукой и пошла по переулку, странно нагибаясь на каждом шагу.

— Хлебную карточку, наверное, потеряла, — сказал Артемьев. — В ноябре старушка, что у меня убирает, тоже хлебную карточку потеряла. И всего за неделю до первого числа. Я ей из пайка хлеб принес, а все равно сколько слез было! Нам, военным, хорошо, нас обязаны при всех случаях накормить, а гражданским — жуть как тяжело. Какие сволочи все же! — без паузы, со злобой сказал он.

И Таня поняла, что он вспомнил про этих, там на Сретенке.

— Конечно, если потянут к ответу, будут крутить: «На базаре купили, за свои деньги!» Пусть даже так, все равно сволочи… Если сахар не ворованный, значит, деньги ворованные. А если не ворованные, значит, с кого-то вместе со шкурой содранные. А иначе им и быть неоткуда.