Солдатами не рождаются

— Вот вы говорите, чтоб все друг другу сообщать, что в голову приходит, всю правду; а вот мне в голову пришло, что это не вы, а мать там, на кухне, посудой гремит. Это тоже надо вам говорить?

— Не знаю, — ответила она из кухни. — Если легче молчать, молчите.

— Нет, мне легче говорить. — Пройдя по коридору, он встал в дверях кухни. — Встретил позавчера школьного товарища, были когда-то пацанами, а сейчас — генерал, и вся семья погибла, аттестат некому высылать. И мне тоже некому. Пока вы мне про сестру не сказали, я все еще про самого себя не думал, что мне аттестат высылать некому. А теперь думаю!

— А я должна была вам это сказать, раз нашла вас. Разве можно скрывать такие вещи!

— Это верно.

— Я сосисок только половину сварю, а остальные вам оставлю.

— Варите все, — сказал он. — У меня аппетит здоровый, при любом настроении.

— Почему вы на Наде не женились? — не поворачиваясь к нему и продолжая заниматься своим делом, спросила она.

— А разве она вам, пока вы квартиру с ней убирали, всех подробностей не доложила?

— Никаких подробностей она мне про вас не докладывала. Только сказала, что виновата перед вами.

— Врет. Ни в чем она не виновата. Просто не любила меня. Даже лучше, что ничего из этого не вышло.

— А почему вы и потом ни на ком не женились?

Он молчал, потом рассмеялся.

— Почему вы смеетесь?

— Потому что, когда хочешь на такой вопрос совершенно правдиво ответить, в устах мужчины звучит как-то смешно. Но все равно, скажу: без любви жениться не хотел. Это неудачливые барышни обычно так о себе говорят: хотела выйти замуж только по любви! Не надо заставлять человека говорить все, что он думает, смешно получается.

— Ничего смешного, — сказала Таня, открыла крышку чайника с заваркой и понюхала. — Уже заварился. Крепкий, как до войны. Сказали, чтоб я ничего не жалела, вот я и не пожалела…

— Сейчас, — сказал он. — Только позвоню, будет ли машина, чтоб знать, в каком темпе ужинать.

— Оказывается, у вас даже телефон, — как о чуде, сказала Таня, когда он, позвонив и узнав, что машина придет, вернулся на кухню.

Она за два месяца на Большой земле все еще никак не могла привыкнуть, что в квартирах бывают телефоны, что на дверях висят почтовые ящики, что люди отправляют друг другу письма и телеграммы.

— Не было телефона, выключили, — сказал Артемьев. — Но у меня в Управлении связи один друг еще с Халхин-Гола, и я, когда думал, что иногда тут ночевать буду, попросил его сделать. Ладно, будем ужинать! Водки, правда, всего четвертинка!

— А я вам еще «тархуна» достану, мне тетя Поля свой дала, — поспешно сказала Таня.

— Нет, «тархун» по дороге на харчи менять будете.

Он открыл четвертинку и только тут заметил, что она не поставила себе рюмки.

— Если в мою пользу экономите, так я пошутил, что четвертинки мало.

— Не потому. Я позавчера слишком много выпила портвейна, до сих пор ничего не хочется.

— Тогда на дно, чтоб чокнуться.

Она молча подставила чашку и обрадовалась, что он и правда налил совсем немного.

— За ваше свидание с отцом и матерью! — Артемьев чокнулся и выпил.

— Боюсь, что отец умер. Как получила телеграмму с одной маминой подписью, все об этом думаю…

— Подождите, стойте… — остановил он ее. Он был полон добра к ней, и ему захотелось сделать для нее чудо. — Хотите, попробуем сейчас позвонить вашим родителям?

— Но это же невозможно, — ошеломленно сказала Таня.

— А мы возьмем да попробуем… — Он встал из-за стола. — У вас в телеграмме адрес был.

Она все так же ошеломленно вытащила из кармана телеграмму и протянула ему.

— «Караванная, девять», — вслух прочел он. — Может, они там и живут в общежитии при заводе? Кого на заводе больше знают: отца или мать?

— Отца. Мать перед войной не работала.

— А вы пока сидите, чего встали? Это еще долгая песня.

Она опустилась обратно на табуретку, но, когда он уже был в дверях, окликнула его:

— Подождите…

— Ждать некогда, — сказал он. — Или звонить, или нет.

— Нет, нет, звоните, это я просто так… все не могу себе представить…

Она услышала через дверь, как он, вызвав какого-то полковника Харитонова, уговаривает его дать Ташкент, партком завода, который помещается на Караванной, девять.

— Ничего! Мне не найдут, а ты скажешь — тебе найдут… Потому и прошу тебя, что невозможно… Ну, что тебе объяснять — нужно, значит, нужно… Нет… Партком вызываю, при чем тут женщины?.. Большое тебе спасибо, Николай! Утром улетаю на Донской. Первый же трофейный «вальтер» тебе пришлю…

Таня сидела и слушала; сначала чуть было не вскочила и не остановила его, чтобы не уговаривал: зачем это?.. А потом, когда он сказал «Спасибо, Николай!», подумала о муже, который тоже Николай, и даже не о нем, а о том, что почти никогда не думает о нем. Даже странно, до чего она не думает о нем!

Артемьев вернулся с радостным лицом. Он был доволен, что ему, кажется, удастся совершить чудо для этой женщины.

— Может быть, вы ему мой «вальтер» подарите? — спросила Таня, когда Артемьев снова сел напротив нее за стол. — Он у меня трофейный, не записанный за мной.

Ей было бы жаль, если б он согласился, но она все-таки предложила.