Солдатами не рождаются

— А вам лучше знать, где он теперь у вас работает… А вы проверьте! — кричал он по телефону. — Как так не знаете, какой же вы дежурный по парткому, если парторга цеха не знаете? Тогда давайте мне Овсянникову… — Он сделал движение пальцами, и Таня поняла и подсказала ему: «Ольга Ивановна!» — Ольгу Ивановну. Работает у вас на заводе Овсянникова Ольга Ивановна? Так… — И, не отнимая трубку, закивал Тане, что работает. — Вот и зовите ее, раз близко… Я ждать буду, только пусть трубку кто-нибудь держит, а то разъединят… — И, прикрыв рукой трубку, сказал Тане: — Пошли за твоей матерью, сказали: в литейке работает, недалеко от парткома.

— А что про отца сказали?

— Говорит, не знаю такого парторга, я человек новый.

Он услышал что-то в трубке и сердито крикнул:

— Не разъединяйте! Москва говорит…

Таня снова хотела спросить его об отце, но, удержав себя от этой бессмыслицы, закусила губу, прислонилась к стене и стала ждать. Она стояла зажмурясь и еще два или три раза слышала, как Артемьев повторял громким, злым голосом: «Не разъединяйте, Москва говорит…» И вдруг, все еще с зажмуренными глазами, почувствовала прикосновение его руки:

— Скорее!

И, схватив трубку, закричала:

— Мама, мама!..

Сначала ничего не услышала, только шуршание в трубке, а потом далекий, слабый голос:

— Это я, Овсянникова, что такое?

— Это я, мама, я, Таня… мама!.. — А в трубке опять ничего не было слышно. — Мама… мама!..

Артемьев сначала стоял рядом с ней, готовый вмешаться и помочь, если что-нибудь будет не так, а потом, поняв, что помощь уже не нужна, ушел на кухню.

— Да, мама… да, да! — кричала Таня. — Все хорошо, все хорошо… Как папа? Когда? Ох… боже мой! Где? Как Витя? Когда?

Несмотря на закрытую дверь, все это было слышно, и Артемьев сидел на кухне и жалел, что устроил этот полный непоправимостей разговор по телефону. А Таня там, в комнате, все еще кричала:

— А извещение было?.. А? — Потом, очевидно, отвечала на вопросы: — Не знаю точно, наверное, дней через семь… Ты не встречай… Я знаю, я найду… Нет, не встречай, я сама найду… Что, что?.. Вернулся? — И несколько раз настойчиво, отчаянно повторила: — Нет, нет, я запрещаю тебе… Нет… Не хочу, нет… — А потом снова: — Мама, мамочка… Мама!..

«Разъединили», — подумал Артемьев, услышав, как лязгнула о рычаг трубка.

Таня вернулась в кухню притихшая, оглушенная. Он не стал расспрашивать ее. Того, что слышал, было достаточно, чтобы понять: ничего хорошего. Он ждал, а она сразу, как вошла, опустилась на табуретку, сидела и молчала, тяжело дыша, словно после долгой и трудной ходьбы.

— Отца схоронили, — наконец сказала она, — в прошлом году, а брат убит в позапрошлом. Мама живет одна. Сказала мне: ты меня и не узнаешь! Почему я ее не узнаю?

— Ну, изменилась, постарела, это, наверное, хотела вам сказать, предупредить заранее.

— Да, конечно, — согласилась Таня и тревожно вскинула голову. — Но почему же, почему я ее не узнаю?

Эти слова беспокоили ее и пугали.

— А муж мой жив, — помолчав, сказала она, — а я даже сразу не поняла, когда мама сказала: Николай твой здесь, в Ташкенте. Только потом поняла, что это о нем.

— Хоть что-нибудь хорошо!

— А что хорошего? — рассеянно сказала Таня.

— Хотя бы то, что жив. Лучше как-никак, чем если б убит был! — сердито сказал Артемьев.

— Да, конечно, конечно, — снова покорно и рассеянно согласилась Таня. — Хорошо, что не убит. Мама сказала, что он нигде и не был. — И вдруг, подняв глаза на Артемьева, спросила: — Так что же теперь, когда я опять на фронт уеду, свой аттестат ему туда, в Ташкент, высылать?

— Про аттестат — бабьи глупости! — сказал Артемьев. — Аттестат матери будете высылать.

— Хорошо, пускай бабьи глупости, ну а понять меня вы можете? — со злым отчаянием в голосе спросила она.

— Мало ли что человек в тылу. Сам факт еще ничего не говорит.

— А понять меня вы все-таки можете или нет? — настойчиво повторила она.

— Понять могу.

«Да, я баба, баба, я несчастная баба, — хотелось крикнуть ей, — но я все равно хочу счастья, а не мужа в тылу, который только тем и хорош, что жив! Да, может быть, он остался там в тылу просто потому, что у него так вышло. Но мой отец умер, мой брат убит, а он и нигде не был, и я узнала все это сразу, только что, за одну минуту, и я не могу думать о нем, забыв о них, и не могу поверить, что он нигде не был только потому, что так вышло, и мне странно представить себе, что я должна теперь радоваться и ехать к нему, раз он мой муж и раз он жив, жив, потому что нигде не был. Поэтому я и крикнула: „нет“, когда мама сказала, что будет встречать меня вместе с ним. И я не могу представить себе, что опять, как до войны, лягу с ним в одну постель. И не могу всего этого объяснить вам. Никому не могу объяснить. А вам тем более».

— Очень любили отца?

— Да, очень. Больше всех на свете! — сказала она. И это было правдой, хотя она сейчас думала не об этом.