Солдаты без оружия

Раздался нарастающий вой. Филиппов присел. Снаряд пролетел над головой и ударил в сарай. Угол сарая отвалился. Из дыма и кирпичной пыли с диким ржанием вырвалась белая лошадь. Она пронеслась мимо Филиппова, распустив по ветру гриву и косясь на него испуганным, налитым кровью глазом. Лошадь выскочила на площадь и тотчас рухнула наземь, прошитая пулеметной очередью. Она упал ана бок, точно ее подрезали, и больше не встала; на животе и груди появились красные расплывчатые пятна.

«Нет, — подумал Филиппов, — как же я буду посылать его на явную смерть».

— Ворвались! — закричал Годованец с крыши. — Рукопашная началась…

Стало как будто потише. «Ура» уже не разносилось сплошной нарастающей волной, лишь вспыхивало на короткое время в отдельных местах усадьбы. Вражеские пушки молчали. Но пулеметы все еще продолжали строчить. По цоколю домика, что был на противоположной стороне улицы, ударяли, посвистывая, пули. Каменная крошка сыпалась на тротуар. Небо сделалось черным от дыма.

— Годованец, — позвал Филиппов, — слезай, идем.

— Што ли, пора?

— Давно пора. Идем скорее.

Годованец подошел неторопливо, предложил:

— Подождали бы еще.

Филиппов прервал, махнув на Годованца рукой:

— Мы и так… люди под пули идут, а мы просидели, спрятались.

Годованец хмыкнул, поправил перевернувшуюся лямку.

— Вы, никак, думаете — я струсил? — Он поморщил нос. — И я под пули ходил, не впервой. Не в том главное. А для чего рисковать?

Это возмутило Филиппова. Он заговорил горячо, показывая в сторону усадьбы:

— Там раненые, понимаешь? Их вывозить надо. Помощь им быстрее оказывать.

— Все равно вам машину никто бы сейчас не дал, — сказал Годованец невозмутимо. — Комбат в бою. Ему не до машины. А без него ничего не получите. — Он помедлил и, видя, что начальник не возражает, добавил примиряюще: — То-то.

Между тем стрельба прекратилась. Пулеметы замолчали. Танки перестали гудеть. Лишь над головами все клубился густой, едкий дым.

Филиппов покосился на Годованца и, ничего не сказав, только мотнув головой в сторону первого батальона, побежал через площадь. «Черт горбоносый, правильно рассудил, — думал он о Годованце, энергично размахивая руками. — Пожалуй, как раз успеем». Он разыскал комбата перед самой усадьбой, среди машин и срезанных снарядами дубов, передал ему приказание Бударина, тут же погрузил в полуторку обожженных танкистов и отправил машину на фольварк.

XII

Бригада отдыхала. Танки заправлялись горючим и боеприпасами. Экипажи пополнялись новыми людьми из числа тех, у кого сгорели машины. Адъютанты разводили танкистов по ротам. Командиры батальонов, собрав офицеров прямо на улице, обсуждали итоги боя. Политработники уже разъясняли бойцам предстоящую задачу. Фельдшера обходили свои батальоны, тут же производя мелкие перевязки.

Все были заняты делом.

На улице было шумно, людно и весело.

Из-за облаков на минуту выглянула луна. По броне машин, по стенам домов, по снегу, словно отдаленный луч прожектора, пробежала палевая дорожка. Она перечеркнула город наискосок и скрылась в ближайшем лесочке.

Но и этой минуты Цырубину было достаточно, чтобы сориентироваться в обстановке: установить, в каком квартале разместился второй танковый батальон, заметить, что дорогу пересек ординарец комбрига — полковник, очевидно, вызывает к себе командира второго батальона гвардии майора Дронова, и определить, что Бударин сердит, иначе ординарец не носился бы как угорелый.

Цырубин направился во второй батальон. Он поравнялся с полевой кухней, от которой исходил теплый приятный запах.

Цырубина приветствовали солдаты, толпившиеся подле кухни.

— Товарищ гвардии майор, каши отведайте, — предложил повар, ловко орудующий черпаком. — А ну, ребята, дайте котелок.

— Спасибо. Я каши много ел, — шутливо сказал Цырубин.

Он заглянул во дворик, где стояла радийная машина. Радио разносило всегда волнующие советского человека позывные Москвы.

Диктор торжественно объявил: «Приказ Верховного Главнокомандующего…»

«Неужели про нас?» — подумал Цырубин, задержавшись на крыльце.

В приказе говорилось об успешно продолжавшемся наступлении Второго Белорусского фронта, о танкистах гвардии генерала Попова, о бригаде гвардии полковника Бударина, о взятии города Старо-Място.

На кухне ужинали танкисты. Горела свеча, слышался возбужденный разговор.

— К весне обязательно кончим.

— Это бы хорошо. Душа по работе стосковалась.

— А не разучился, Рубцов?

— Что ты! Я двадцать лет токарем. Во! — Рубцов показал товарищу свои руки. — Видишь, стальная стружка въелась. Мелкая, как пыль. Ее теперь ничем не отмоешь.

— Приятного вам аппетита, — сказал Цырубин, засовывая за пазуху какой-то сверток.

— Спасибо, товарищ гвардии майор. Просим с нами.

— Благодарю, некогда. — Он незаметно заглянул в соседнюю комнату.

— Товарищ гвардии майор, мы же вас во как уважаем, — вступил в разговор Рубцов. — Ежели б не вы, сколько бы нашего брата погибло? Вот, например, сегодня: вы нам правильно указали огневые точки.

— Парторг правду говорит. Выручили.

— Просим, просим…