Солдаты без оружия

В окопах тихо переговаривались солдаты. Со станции доносился треск пожарища, будто кто-то непрестанно подкладывал в большой костер охапки сухого хворосту.

— Да, здорово вас потрепали, — сказал с сожалением Цырубин. — Другие батальоны совсем не то.

— На нас же главный удар, товарищ гвардии майор.

— Это правильно. И вы молодцы. Настоящие герои. Каждый за десятерых воюет.

— Как же, товарищ гвардии майор? Охота быстрее с этим котлом закончить да на Берлин махнуть. Знамя-то над рейхстагом мы должны водрузить, как говорит наш парторг.

— А где он, кстати?

— Его сейчас ранило. В ногу. Они самоходку таранили…

— Ах ты! Жаль Рубцова! А как с боеприпасами? С горючим?

— Была небольшая заминка. Теперь привезли. Достаточно!

— Трусы есть?

Старшина не понял, вытянул руки по швам, переспросил:

— Как вы сказали?

— Трусы, говорю. Те, что боятся.

— Вон о чем. Никак нет. Был Сушенка, да его тоже ранило.

— Где же он?

— В медсанвзвод отправили.

— Ну, добре. — Цырубин хлопнул старшину по плечу. — Не унывай, Цветков. Мы еще с тобой такую победу вместе отпразднуем!

— Это верно, товарищ гвардии майор. Только народ жалко. Ох как жалко! Ведь до победы-то осталось всего ничего, можно сказать, рукой подать. Мы ж ее, как… Как не знаю чего ждали. Да, не всем ее увидеть придется. Некоторые всю войну прошли, живы остались, а сейчас гибнут. Вот, например, наш комбат… — Старшина замолчал, опустил голову.

— Да, жаль комбата, — тихо сказал Цырубин после длинной паузы. — Нелегко дается победа. Только хвастуны и глупцы болтают, что победа просто достается: взял и дошел до Берлина. Нет, война — это тяжелейшее испытание, победа добывается большим трудом и кровью.

— Большим трудом и кровью, — повторил Романенко.

— И ни один из нас не отступится. Если б можно было вернуть к жизни Загрекова или Дронова, они снова смело пошли бы на смертельный бой, сами пошли бы и людей попели…

Разговор оборвался: загрохотала наша артиллерия. Пальба началась на севере, ее подхватили на западе, затем она перекинулась на восток. Стреляли дружно, близко, казалось — совсем рядом, за лесом; под ногами гудела земля. Чтобы услышать товарища, нужно было говорить в полный голос.

— Долбают, — удовлетворенно произнес старшина.

— Артподготовка. Сейчас в атаку пойдут.

Канонада продолжалась минут десять — пятнадцать, потом резко прекратилась; лишь отдельные орудия еще продолжали стрелять.

— Последние часы проклятая группировка доживает, — сказал старшина.

— Идемте в окопы, — сказал Цырубин. — Сейчас как раз по нас отдача будет… Сделаем так. — Цырубин задумался, прищурил левый глаз. — Ты, Романенко, иди на левый фланг. Я буду находиться в центре, у этого дерева. Старшина Цветков на правом фланге. Стрелять залпом, наверняка. Слушать мою команду.

— Есть.

Романенко отправился на левый фланг.

Острый глаз Цырубина, глаз разведчика, заметил человека, идущего к окопам от чернеющей невдалеке машины.

— Кто это?

— Где?

— Вон, видишь?

— Это Соболев, — ответил старшина. — Свою машину проведать ходил.

— Это зачем? Еще убьют.

— Так ведь, товарищ гвардии майор, машина-то своя. Она вроде дома. Привыкают к ней ребята.

— Отставить. Не разрешаю ходить к машине.

— Слушаюсь.

— Идем. Надо поговорить с народом.

По цепи уже пролетела весть о приходе нового командира. Разговоры утихли, курение прекратилось, дремавших разбудили. Цырубина все знали, и он каждого знал. Разговор между командиром и подчиненными был дружеским.

— Как дела, товарищи?

— Отлично, товарищ гвардии майор.

— Фрицев много набили?

— Не сосчитать.

— Но и вас маловато осталось.

— Мал золотник, да дорог.

Цырубин приступил к своим командирским обязанностям. Он расставил людей, объяснил каждому его задачу. Отдельно рассказал, что нужно делать командирам трех, оставшихся в целости танков.

Над самым ухом Цырубина заскрипел снег. Майор поднял голову. В предрассветной мгле над окопом четко вырисовывался силуэт танкиста. Он стоял в полный рост, словно раздумывая, прыгать ему в окоп или нет.

— Да прыгай, чего встал? — сказал Цырубин.

Танкист как-то странно дернул головой и плечом, продолжая стоять.

— Подстрелят, прыгай! — прикрикнул Цырубин.

Танкист спрыгнул. Это был Соболев. Довольный встречей с Цырубиным, он улыбнулся все той же, соболевской, бесшабашной улыбкой.

— Чего смеешься? Лечиться надо. Слышишь? Лечиться!

Соболев замотал головой.

— Не упрямься, дружище, иди. Без тебя обойдемся. Ты свое дело сделал.

Соболев открыл рот, замычал, пытаясь что-то сказать, но после бесплодных стараний сумел выдавить лишь один неясный, стонущий звук и утомленно вздохнул.

— Ничего, дружище, опять будешь здоровым, — участливо сказал Цырубин. — Но сейчас полечиться необходимо. Иди.

— Зачем вы его прогоняете? — спросила Чащина, незаметно оказавшаяся в окопе, рядом с Соболевым.

Цырубин поклонился:

— Прежде всего, здравствуйте, товарищ гвардии старший лейтенант.

— Здравствуйте, товарищ комбат.

— Надо отправить человека лечиться.

— Не хочет он идти. Ни в какую.

— Мало ли что не хочет? Отправь. А то на шальную пулю нарвется.

Чащина одернула ватник, поправила перекинутую через плечо сумку, попросила тихо: