Солдаты без оружия

Вдалеке, на фоне темного неба, в облаках клубящегося дыма, реяло Знамя бригады, яркое, как пламя.

— Это наши, Игнат Иванович! — воскликнула Нина. — Наши!

Старшина вздрогнул всем телом, выгнулся и обмяк. На лице его застыло выражение полного покоя.

Раздался шум шагов.

Рыбин и Нина обмерли. Прямо на них, развернувшись цепью, шли гитлеровцы, переговариваясь пьяными голосами.

— Пропали, — прошептал Рыбин.

— Ничего. Не пропадем. Вы замрите, будто мертвый.

Они легли между трупов и затаили дыхание. Оба в эту минуту пожалели, что нельзя остановить сердце. Оно стучало чересчур громко и часто.

Гитлеровцы искали на поле боя своих, добивали раненых танкистов.

Мимоходом выстрелили в Рыжего. Его предсмертный вой разнесся по всему полю. Шальной пулей ранило Нину в ногу пониже колена. Нина не пошевелилась, не дрогнула.

Когда фашисты были уже далеко, она сказала:

— Я ранена. Перевяжите ногу.

Рыбин, путаясь в сумке, достал бинт и перевязал рану.

Они медленно поползли к окраине станции, остановились у одинокого домика, огляделись. Местность была открытая. Дальше ползти было опасно.

— Пшепрошем пана, — долетел до них чей-то шепот.

Из окна подвала выглядывал старик и манил их рукой.

Рыбин минуту колебался. Взгляд его остановился на обрывке полотнища — красного с белым, — втоптанного в снег фашистскими сапогами. Это был флаг. Вон и обломок древка торчит над окном.

Рыбин, больше не раздумывая, подхватил Нину и спустился в подвал.

В подвале было темно. Тоненьким осипшим голоском плакал ребенок. Старик кланялся и о чем-то говорил, показывая в угол, где плакал ребенок.

— Мы не помешаем, будьте спокойны, — не поняв старика, сказал Рыбин.

Он уложил Нину на пол, прямо у входа, а сам сел подле нее на ступеньки.

Старик замотал головой, засуетился и вскоре принес откуда-то тюфяк.

— Спасибо, — поблагодарила Нина слабеющим голосом.

Старик наклонился к ней и опять заговорил.

— Оставьте ее, пожалуйста, — попросил Рыбин, — ей плохо. Она ранена.

Старик понял, всплеснул руками и отошел в сторону.

Нина застонала. Застонала в первый раз.

XX

Вокруг школы лежали раненые. Они звали на помощь, пробовали ползти, но, обессилев, падали. Раненые лежали всего в пятнадцати метрах от школы. Но что это были за метры!

Мерзлая исковерканная земля, покрытая воронками, заваленная кирпичом, железом. Проползти по такой земле, хотя бы пятнадцать метров, да еще с раненым, — дело невероятно трудное.

— Сделаем так, — сказал Филиппов санитарам, — разобьемся попарно. Ты, Трофимов, за старшего. Будешь работать с Годованцем. Саидов с Мурзиным…

— Разрешите, товарищ капитан, нам с Бакиным в паре? — попросил Коровин.

Невеселая была минута, но все при этих словах улыбнулись.

Филиппов оглядел дружков:

— Тяжело вам будет. Ну ладно, разрешаю. Сатункин останется на лестнице, — продолжал Филиппов. — Будешь мне помогать — принимать раненых. Основное, товарищи, быстрота. Ни малейшей остановки. Остановка — смерть! Понятно?

— Понятно, — ответили санитары.

Филиппов еще раз внимательно оглядел их и подал команду:

— Действуйте.

Санитары, внезапно выскочив из подвала, упали в снег и стремительно расползлись в разные стороны.

Когда санитар ползет к раненому, он абсолютно безоружен. Единственное его оружие — санитарная сумка. Над ним летают пули, по нему стреляют, а он не может, не имеет права ответить. Он должен забыть об опасности, о том, что ему грозит смерть. Забыть о себе. Он обязан помнить только о раненом, только о его спасении.

Выбрав наиболее удобный путь, санитары доползали до раненого, подхватывали его с двух сторон под мышки и ползли назад, к подвалу.

— Вставай-ка, ловчее будет! — крикнул Коровин своему напарнику.

Оба поднялись на ноги, побежали. Работа пошла быстрее.

Они подскакивали к раненому, приподнимали его, усаживали на сплетенные в замок руки и тащили к подвалу, подгибаясь под тяжестью ноши.

— Принимай! — кричал Коровин Сатункину, плевал на свои больные ладони, покрикивал на Бакина: — Неча стоять-то, шевелись давай!

Они удачно сделали три забега, а на четвертом Бакин споткнулся. Он выбросил руки в стороны, пытаясь устоять, не устоял и рухнул на землю.

— Вот неуклюжий-то жердина, — заворчал Коровин, пробегая мимо.

Не слыша за собой тяжелых шагов, он оглянулся.

Бакин лежал неподвижно, раскинув длинные руки.

Коровин подождал секунду, окликнул товарища:

— Кузьма?.. А? Кузя?..

Бакин не отвечал, не шевелился.

Тогда Коровин подошел к нему, опустился на колени, снял шапку. Увидев дружка, Бакин пошевелил белыми губами и просто, как будто ничего не случилось, сказал еле слышно:

— Спасай ране… — И умер.

Коровин, закрыв лицо шапкой, беззвучно заплакал.

— Ну что же… Прощай, брат Кузьма. Прощай… Клуб-то теперь как? Без тебя-то?

Потом встал и с какой-то особенной, страшной решительностью, не прячась от пуль, пошел вперед.

Увидев его одного с раненым на руках, Филиппов все понял.

— Сатункин, помогай Коровину.

— И не подумайте, товарищ капитан, не надобно мне помощника.

— Нельзя, Коровин, одному плохо.

— Как уж есть, товарищ капитан. Жить-то теперь за двоих надо.

К подвалу, неся раненого, подскочили Трофимов и Годованец.