Cоответственно, главные факторы и мотивы солдатского бунта, по мнению большинства древних авторов, коренятся в порочных склонностях, органически присущих солдатской массе в целом (Tac. Hist. I. 6: ingens novis rebus materia; cp.: Hdn. VI. 8. 4), в особенности же ее худшей в моральном отношении части. Характерное в этом плане суждение принадлежит Вегецию: «Иногда войско, собранное из разных мест, поднимает мятеж… По большей части это делают те, которые на своих стоянках жили долго в покое и роскоши. Непривычные к суровому образу жизни, ненавидя труд… кроме того боясь сражений, так как уже раньше они уклонялись от военных упражнений, они теперь прибегают к такой дерзости» (III. 4. Пер. С.П. Кондратьева; ср.: Tac. Ann. I. 31. 4). Вряд ли правомерно относить эту характеристику только к позднеримской армии, ибо аналогичные высказывания являются «общим местом» и у авторов раннеимператорского времени, которые, как мы видели выше (см. главу III), также подчеркивают всевозможные пороки солдат, порождающие склонность к мятежу и усугубляющиеся заискиванием и потворством со стороны военачальников. Среди соответствующих качеств фигурируют: «ненасытная страсть к беспорядкам» (profunda confundendi cupiditas – Vell. Pat. II. 125. 1; cp. Tac. Ann. I. 16. 1: licentia turbarum), своеволие, стремление к роскоши и праздности, привычка к распущенности и отвращение к трудам, алчность, непослушание, желание бунтовать, помыкать властями, грабить, ввязываться в беспорядки и гражданские войны в надежде на добычу[816]
. Более конкретные причины и мотивы солдатских возмущений если и называются в литературных источниках, то обычно не удостаиваются сколько-нибудь подробного анализа либо девальвируются самим способом их изложения, как например, у Тацита, у которого причины солдатского недовольства называются в речи зачинщика мятежа солдата Перценния, характеризуемого весьма нелицеприятным образом[817]. Среди таких причин фигурируют усталость от войны, не выплаченные вовремя жалованье и наградные (как например, в мятеже войск Цезаря в 47 г. до н. э.), переутомление от работ[818]или даже неправильно, с точки зрения солдат, выбранное место для лагеря (SHA.S. Sev. 8. 9). Но по сути дела в числе главных причин оказываются все те же алчность и своеволие воинов.Войско, восстающее против власти полководца и командиров, против заповедей дисциплины, в глазах античных историков превращается из слаженной военной машины, подчиненной единой воле, в свою противоположность – толпу, чернь (vulgus), которой управляют низменные инстинкты и иррациональные импульсы, которой манипулируют бессовестные демагоги, инициирующие и возглавляющие мятеж. В такой ситуации, по словам Ливия, «все вершат солдатская прихоть и произвол, а не военные установления, не дисциплина и распоряжения начальства»[819]
(пер. М.Е. Сергеенко). Разнузданная солдатчина торжествует, словно справляя зловещие «Сатурналии». Привычный, освященный законами и богами порядок полностью опрокидывается, резко и непредсказуемо меняются все стереотипы обычного поведения: полководца встречает не торжественный строй, блистающий знаменами и знаками отличия, но безобразно неряшливые, готовые к неповиновению легионы; вместо приветствия в его адрес звучат угрозы; вместо парадов и воинских сходок устраиваются стихийные собрания, ночные сборища и шумные попойки; дезертиры и преступники освобождаются из тюрем; не командующий назначает офицеров, но сами мятежные солдаты выбирают их из своей среды и даже облекают своих избранников высшей властью, присваивая им соответствующие знаки отличия; воины, а не полководец, вершат суд; оружие, предназначенное врагу, обращается против командиров и соратников; и даже воинские святыни, легионный орел и знамена, не могут остановить нечестивого убийства. Такая картина есть, конечно, условное обобщение. Ясно, однако, что солдатский мятеж, с точки зрения норм, традиционных римских устоев и моральных ценностей, независимо от его масштабов и конкретных обстоятельств, истинных намерений и целей участников, однозначно предстает как тотальная ситуация «вне закона».