Не менее характерно для римской концепции дисциплины тесное переплетение ценностных и сакральных представлений. Воинская дисциплина изначально рассматривалась как особый модус поведения, устанавливаемый и санкционируемый богами. Видимо, не случайно у Тацита в изложении речи Блеза к мятежным солдатам употреблено выражение fas disciplinae (Ann. I. 19. 3). Здесь, как и в выражении Ливия sacrata militia (VIII. 34. 10), по мнению Ж. Вандран-Вуайе, отражено древнее представление о войске как особой сакрализованной группе, резко отделенной от других структур общины и подчиненной специфическим нормам, отличным от ius. Fas disciplinae – это все то, что предписывается богами при посредстве военного предводителя, это и сам военный порядок, и дисциплина в современном смысле слова[953]
. Сакральное начало в понимании военной миссии было исходным пунктом для последующей разработки военно-правовых институтов и накладывало существенный отпечаток на трактовку воинского долга, в немалой степени обусловливая суровость наказаний за отступление от его предписаний. Повиновение полководцу как важнейшее требование дисциплины закреплялось воинской присягой, получая соответствующую сакральную санкцию[954]. На связь дисциплины с сакральными представлениями указывают и некоторые пассажи Ливия, где disciplina militaris упоминается в одном ряду с волей богов и обычаями предков (Liv. VIII. 32. 7; XXVIII. 27. 12). О том, что такого рода представления не были только риторической абстракцией, может, наверное, свидетельствовать упоминавшийся эпизод мятежа легионов в Паннонии, когда затмение луны солдаты восприняли как знак гнева богов на cвое мятежное поведение, что и стало фактором перелома в их настроениях (Tac. Ann. I. 28; 30; Dio Cass. LVII. 4.4). В данном контексте уместно обратить внимание также на появление при Адриане культа Воинской Дисциплины как обожествленной абстракции. Этот культ засвидетельствован нумизматическими и эпиграфическими памятниками, датируемыми временем вплоть до правления Галлиена[955]. В лагерях Дисциплине воздвигались алтари, делались посвящения от имени воинских частей. Хотя данный культ, скорее всего, был введен «сверху», сам факт его бытования примечателен с точки зрения пропагандируемых в армии ценностей.Следует сказать далее о том, что строгость римских военных порядков делала принципиально нежелательным явлением присутствие в военном лагере женщин[956]
и тем более их вмешательство в военные дела (Tac. Ann. I. 69. 4; II. 55. 6; III. 33. 2; Dio Cass. LIX. 18. 4). Примечательно, что Исидор Севильский само слово castra связывает с воздержанием от чувственных желаний и запретом женщинам входить в лагерь[957]. Светоний, отмечая стремление Августа поддерживать в войсках строгую дисциплину, в первую очередь указывает на то, что он даже своим легатам дозволял свидания с женами только зимой, да и то очень неохотно (Aug. 24. 1). На основе свидетельства Тацита (Ann. III. 33. 2) можно заключить, что для высших офицеров некогда существовал специальный запрет брать жен к месту службы[958]. Не могли они и сочетаться законным браком с женщинами из той провинции, где несли службу[959]. Вероятно, в русле той же традиции и в силу консерватизма военных порядков Август и его преемники до Септимия Севера сохраняли официальный запрет на браки солдат (см.: Dio Cass. LX. 24. 3), который, судя по прямым высказываниям источников, обусловливался требованиями воинской дисциплины[960]. Исконное убеждение в несовместимости военной службы с пребыванием в войске женщин было достаточно живучим, несмотря на то что существование не признанных законом солдатских семей – реальный факт уже для эпохи Юлиев – Клавдиев[961], а cупруги некоторых военных начальников открыто глумились над всеми традициями и приличиями[962]. В середине же IV в. Либаний (Or. II. 39–40) с горечью констатирует, что в его время, в отличие от старинных порядков, солдаты обременены семьями и это ведет к ослаблению дисциплины и боеспособности.