Солдаты Римской империи. Традиции военной службы и воинская ментальность

В приведенных свидетельствах суровость римской дисциплины предстает, таким образом, как нормативный идеал, завещанный предками, и его бескомпромиссное воплощение относится по преимуществу к героическому прошлому Рима. Вместе с тем консерватизм римских военных традиций, объективные условия и потребности военной деятельности делали установку на суровость дисциплины неустранимым фактором жизни армии. Поэтому и в императорском Риме среди римских военачальников находились такие ревнители старинной строгости (gravissimi comparandi antiquis exempli auctores, если воспользоваться выражением Веллея Патеркула в II. 78. 3), как Луций Апроний, проконсул Африки, в правление Тиберия, применивший во время войны с Такфаринатом, казалось бы, давно забытую децимацию (Tac. Ann. III. 21. 1), Гальба, прославившийся своей непреклонной строгостью к воинам (Suet. Galba. 6. 2–3; Tac. Hist. I. 5. 2; 35. 2), Домиций Корбулон (Tac. Ann. XI. 18; XIII. 35) и другие[975]. Безусловно, подобные примеры потому обращали на себя внимание современников и историков, что были сравнительно редки[976]; верно и то, что писатели императорского времени, имевшие все основания опасаться солдатского своеволия, зачастую склонны были успокаивать себя, представляя жизнь в армии более спартанской, чем та была на деле[977]. Однако имидж непреклонно строгого полководца был настолько привлекателен и значим, что показать себя суровым военачальником стремились даже столь далекие от древних нравов императоры, как Калигула (Suet. Cal. 44. 1) и Отон (Tac. Hist. II. 114). О сознательно-демонстративном характере такого рода ориентации на mos maiorum может свидетельствовать замечание Тацита о том, что Г. Кассий Лонгин, будучи в 45 г. наместником Сирии, восстанавливал во вверенных ему войсках старинные порядки (revocare ad priscum morem), тщательно упражняя легионы, поскольку этого, по его мнению, требовало достоинство его предков и рода (Tac. Ann. XII. 12. 1).

Безусловно, римская дисциплина поддерживалась и крепилась благодаря тому строгому соподчинению на всех ступенях служебной иерархии, идеал которого ярко описан у Элия Арстида в его «Панегирике Риму» (Or. 26. 87 Keil): «Как бы в каком-то хоре каждый знает и занимает свое место, а к занимающему высший пост другой, занимающий низший, не питает из-за этого зависти, и сам требует себе полного подчинения с тех, кои поставлены ниже его» (пер. Ив. Турцевича). Интересно в этом плане свидетельство Иосифа Флавия (B. Iud. II. 20. 7). В бытность свою командующим иудейских сил в Галилее он отказался от попытки обучить своих воинов по римскому образцу, понимая, что это требует большого времени, и единственное, что он предпринял, чтобы повысить дисциплину, – разделил войско по разрядам и назначил гораздо большее число командиров, так как, по его словам, видел, что «привычка к повиновению происходит от множества начальников». У римлян было не только много начальников, имевших дисциплинарную власть[978], но существовал особый, специфически римский офицерский корпус в лице центурионов, на исключительно важную роль которых в обеспечении дисциплины указывал еще Г. Дельбрюк[979]. Следует добавить, что строгость римских дисциплинарных порядков распространялась не только на рядовых, но и на командиров, которые, по крайней мере в ранний период, независимо от ранга подлежали тем же телесным и позорящим наказаниям, что и простые воины (примеры см., в частности, у Фронтина: Strat. IV. 1.28; 30; 31; 36; 38–40; cp.: Val. Max. II. 7. 4)[980].