Солдаты Римской империи. Традиции военной службы и воинская ментальность

Поддержание должной дисциплины было прямой обязанностью командующего (Dig. 49. 16. 2) и вместе с тем его моральным долгом, важным проявлением его virtus. В этом плане очень показательно то внимание, какое на эту сторону деятельности императора обращают наши источники, почти всегда отмечая среди заслуг и достоинств того или иного правителя его успехи в обеспечении дисциплины войск. Так, Светоний (Aug. 24. 1) сообщает, что Август поддерживал дисциплину с величайшей суровостью (severissime); так же действовал и его преемник (Suet. Tib. 19). Отмечает Cветоний и строгость Веспасиана (Vesp. 8. 2–3; cp.: Tac. Hist. II. 82. 3). Исправителем (corrector emendatorque) пришедшей в упадок дисциплины называет Траяна Плиний (Pan. 6. 2; cp.: 18. 1; Plin. Epist. X. 29. 1; Dio Cass. LXVIII. 7. 5). Аналогичной характеристики удостаивается Адриан (Dio Cass. LXIX. 5. 2 и 9. 1 sqq.; SHA. Hadr. 10. 3; Eutrop. VIII. 7. 2). Септимий Север в одной надписи назван vindex et conditor Romanae disciplinae (CIL VIII 17870 = ILS, 446). Песценний Нигер и Александр Север превозносятся за свою исключительную строгость к воинам (SHA. Pesc. Nig. 10. 1 sqq.; Alex. Sev. 12. 4–5; 25. 2; 53. 1 sqq.; 54. 5; cp.: Eutrop. VIII. 23; Aur. Vict. Caes. 24. 3–4). Император Клавдий II, по словам панегириста, «впервые вновь укрепил совершенно подорванную дисциплину» (Pan. Lat. VI. 201 Bahrens). Восстановителем воинской дисциплины (reparator) именуется в одной надписи император Деций (CIL III 12351 = ILS, 8922). О беспощадной суровости Аврелиана в его биографии сообщаются полулегендарные сведения (SHA. Avrel. 6. 1–2; 7. 3–4); Евтропий же называет его disciplinae militaris corrector (IX. 14). С исключительной суровостью карал провинившихся воинов и император Юлиан (Amm. Marc. XXIV. 3. 1 sqq.; Liban. Or. XVIII. 229–230). Также и Лициниан строжайше придерживался старинной дисциплины ([Aur. Vict.] Epit. de Caes. 41. 9).

Отдавая себе отчет в пропагандистском характере и литературности многих из приведенных свидетельств, можно констатировать, что представления о воинской дисциплине, неотделимой от суровости вождя, образуют аксиологически значимую модель, на которую так или иначе ориентировались и сами императоры, и общественное мнение, оценивавшее их достоинства. В то же время эти свидетельства определенно указывают на периодическое обострение (особенно в кризисном III веке) проблем, связанных с дисциплиной войск. При этом в описании античными авторами данных проблем также обнаруживается обильное использование риторических клише и общих мест, концептуальной основой которых в конечном счете является теория «упадка нравов». Комплекс понятий, характеризующих отступление от суровой дисциплины предков, выражает общественно опасную альтернативу высокому героизму рассмотренных выше норм и традиций.

По общему убеждению античных писателей, наиболее губительно влияла на дисциплину праздность (otium, res disciplinae inimicissima, по выражению Веллея Патеркула в II. 78. 2), подрывавшие физическое и моральное состояние войск[981]. В полном соответствии с концепцией «упадка нравов» считалось, что праздность порождает в воинах всевозможные пороки, несовместимые с истинной доблестью: любовь к роскоши и наслаждениям, дерзость, своеволие, необузданность, которые часто становились питательной средой для мятежей и, с другой стороны, с особой силой проявлялись во время гражданских войн, когда ослаблялась неумолимая строгость дисциплины[982]. По словам Тацита (Hist. III. 11. 2), на смену состязанию в доблести и послушании приходило состязание в дерзости и своеволии (procacitatis et petulantiae certamen). Однако подобные пороки не только удостаивались морального осуждения, противопоставляясь подлинной храбрости и дисциплине (Caes. B. Gall. VII. 52; Tac. Hist. II. 62; 68; Plin. Pan. 18. 1), но и трактовались военным правом как воинские преступления, в одном ряду с покушением на жизнь командира[983].