Солдаты Римской империи. Традиции военной службы и воинская ментальность

Жадность и привычка к роскоши всегда стоят в одном ряду с праздностью и ленью (otium, contumacia), являющимися той почвой, на которой произрастают все прочие пороки воинов[404]. Как подлинное глумление над нормативной суровостью воинской жизни предстают такие атрибуты роскоши и развращенности, как пристрастие к баням[405], присутствие в лагере женщин, пьянство[406], развратные песни, мягкие ложа, портики, крытые галереи и изящные сады[407]. Нередко под пером писателей императорского времени вновь оживает бессмертный образ хвастливого воина, «Скверного и бессовестного, обмана и разврата преисполненного», «посмешища народного… хвастунишки… кудрявого, напомаженного, распутника всем известного» (Plaut. Miles. 89–90; 924–925. Пер. А. Артюшкова). Например, легионеры, служившие в Сирии, аттестуются Тацитом как «щеголи и корыстолюбцы», nitidi et quaestuosi (Ann. XIII. 35. 1), а Фронтон добавляет к их портрету такой признак изнеженности, как выщипывание волос на теле (Fronto. Ad Verum imp. II. 1. 22). Разумеется, и страсть к похвальбе была такой же неотъемлемой чертой солдата[408], как наглость и грубость.

Что касается солдатской грубости и некоторых других типических морально-психологических черт, то проявлялись они не только в стиле поведения. Ярко и в то же время очень неоднозначно раскрываются они в языке солдат – в армейском жаргоне и фольклоре. Соответствующие образцы этого sermo castrensis (или militaris) в своей совокупности очень интересны, проливая дополнительный свет на такие штрихи образа римского воина, которые обычно очень бледно представлены в других источниках. Кроме того, солдатский язык, достаточно хорошо изученный с лингвистической и технической сторон[409], практически не интерпретировался с точки зрения отображения в нем существенных черт воинской ментальности[410]. Если говорить об общей стилистической окраске солдатского арго и самой речевой манере военных людей, то здесь обнаруживается явная корреляция с теми нелестными отзывами, которых удостаивалась воинская масса в литературных текстах. Речь военных характеризуется как sermo vulgaris, lingua rudis (Hieron. Epist. 64. 11; Liv. II. 56. 8; Tac. Hist. II. 74). Вместе с тем отмечаются в источниках и такие ее черты, как простота и весомость (oratio incompta… militariter gravis – Liv. IV. 41. 1; cp.: Tac. Hist. II. 80), грубоватое остроумие (iocositas – Petr. Sat. 82; cp.: Liv. III. 29. 5; V. 49. 7; VII. 17. 5), вольность (inconditi versus militari licentia – Liv. IV. 53. 11; cp.: XXIV. 16. 14), образность[411]. К этим характеристикам нужно добавить и другие, сближающие sermo militaris с народным регистром языка: стремление к экспрессивной силе и краткости, вкус к иронии и юмору, подчас весьма едкому, игре слов, гротескной деформации и созданию неологизмов[412]. Кроме того, обращает на себя внимание открытость солдатской латыни иноязычным заимствованиям[413].

Вольность солдатской речи в полном блеске проявлялась в узаконенном древнейшим обычаем подшучивании воинов над своим полководцем во время триумфа (Liv. III. 29. 5; VII. 10. 13). Широко известны цитируемые Светонием куплеты, в которых солдаты острословят по поводу любовных похождений Цезаря (Suet. Iul. 49. 4; 51), призывая столичных обывателей беречь своих жен от «лысого развратника» (moechus calvus) и припоминая его связь с Никомедом. В последнем случае, кстати сказать, обыгрывается эротическое значение глагола subigere, «подчинять», «покорять». Плиний Старший (NH. XIX. 144) добавляет, что воины подтрунивали и над скупостью своего императора, укоризненно напоминая в шутливых стихах, что под Диррахием они питались дикой горчицей: lapsana se vixisse (поговорочное выражение, означающее «жить в крайней нужде»). Традиция триумфальных насмешек сохранялась на протяжении столетий. Солдатские песни, звучавшие на триумфе Аврелиана, заставляют вспомнить хвастливого воина с его грандиозными подвигами в битвах и застольях. В этих куплетах воины похваляются тысячами убитых врагов и призывают своего императора выпить столько же вина, сколько он пролил вражеской крови (SHA. Aurel. 7. 2; 6. 4)[414]. Иной мотив, можно сказать, элемент политической сатиры, звучит в песнях, исполнявшихся во время триумфа консулов Лепида и Мунация Планка. Зная, что оба они включили в проскрипционный список родных братьев, воины распевали: De Germanis, non de Gallis duo triumphant consules (Vell. Pat. II. 67. 3–4), обыгрывая значение слова germanus – «германец» и «родной брат». Не менее замечательную, хотя и без всякого политического подтекста, игру слов обнаруживает прозвище, которое в лагере, будучи еще новобранцем, получил от солдат Тиберий за пристрастие к вину, – Biberius Caldius Mero (Suet. Tib. 42. 1; [Aur. Vict.] Epit. de Caes. 2. 2). Здесь полное имя преемника Августа, Тиберий Клавдий Нерон, переиначивается на основе слов bibere – «пить», caldus – «горячий», merum – «неразбавленное вино».