Солдаты Вермахта. Подлинные свидетельства боев, страданий и смерти

Даже такой человек, как Аулок, не воевал до последнего. 14 тем не менее имелись генералы, бывшие не в ладах с самими собой из-за того, что живыми попали в руки врага. «Как солдата я себя не упрекаю, — сказал комендант крепости Шербур генерал-лейтенант Вильгельм фон Шлибен вскоре после своего пленения, — я только говорю себе, что завершение было бы лучшим, если бы я был мертв» [719]. Было бы «историческим подвигом», как сказал Шлибен, под конец броситься под еще ведущий огонь пулемет. Контр-адмирал Хеннеке, отправившийся в плен вместе со Шлибеном, рассказывал, что тот действительно «хотел броситься под пули». Наконец, заявив, что «это все равно что само-убийство, и это не будет иметь никакой цели», он смог удержать его от отчаянной выходки [720].

Точно так же, как и Шлибен, думал и полковник Ханс Круг. Его не волновало, что он не смог удержать свой участок 6 июня 1944 года от высадившейся британской армии.

КРУГ: За это я совершенно спокоен, но то, что меня захватили в плен! Разве меня в этом упрекнут? Разве от меня не требовали, чтобы я погиб? Приказ гласит: «Каждый, сдавший свой участок обороны, карается смертью. Его необходимо удерживать до последнего патрона и до последнего человека» [721].

Когда бункер Круга был окружен, он позвонил по еще действовавшей телефонной линии командиру своей дивизии и попросил указаний: «Тогда делайте то, что считаете правильным», — и я спросил:

— А господин генерал не хочет отдать приказ?

— Нет, я не знаю обстановки.

Я ему доложил. А он отвечает:

— Нет, поступайте по своей совести!»

И Круг оказался в беспомощном положении. Он подписал приказ оборонять свой участок до последнего человека, а теперь должен был принять решение сам. Это было сверх его сил, хотя положение действительно было уже однозначным. Он рассудил: «Если речь идет о престиже фюрера и Рейха, то мы выполним этот приказ. Или важнее то, что я подвергну этот молодой, ценный человеческий материал полному бессмысленному уничтожению?» [722]. В конце концов он прекратил бой. Упреки к самому себе, что не погиб, на самом деле остались.

На Восточном фронте призыв сражаться до «последнего» имел совершенно другую силу действия, чем на Западе. Искусно раздутый нацистской пропагандой страх перед Красной Армией, но прежде всего ведшиеся обеими сторонами с крайней жестокостью бои вряд ли делали сдачу в плен привлекательным выбором действий. «Меня лично всегда тревожил один момент, — вспоминал генерал Ханс Крамер, — и он следующий, основывающийся на моем русском опыте… Действительно так, что это последнее сражение в Африке подействовало не так резко, как последнее сражение в России, потому что солдатам было известно, что плен в Англии можно перенести, в отличие от того, что в России «забьют до смерти»… И в этом самый решающий момент» [723]. Крамер был как свидетелем разгрома южного крыла Восточного фронта после окружения Сталинграда, так и последних боев в Тунисе. Поэтому он был в состоянии прямо сравнивать обе крупнейшие катастрофы Вермахта в 1942–1943 годах. Его наблюдения, несомненно, точны и подтверждаются многочисленными примерами [724].

Так, страх попасть в советский плен в последний год войны местами привел к своего рода отказам от капитуляции. В окруженных районах и крепостях, таких как Тарнополь, Витебск, Будапешт, Познань и, наконец, в Берлине последние защитники не сдавались, а пытались с помощью по-настоящему безумных попыток прорыва пробиться к своим позициям. При этом тысячи солдат, словно лемминги, бежали к смерти. Если бы солдаты капитулировали, многие остались бы живы [725]. На Западе таких отказов от капитуляции не было ни в Шербуре, ни в Сен-Мало, ни в Меце, ни в Аахене.

Этот факт, впрочем, описывает только тенденцию к радикальной борьбе в России, так как на Восточном фронте попали в плен сотни тысяч немецких солдат. С 1941 по 1944 год эта цифра оценивается в 860 000 человек [726].

«Уметь умереть достойно»

В Кригсмарине развилось совершенно своеобразное отношение к топосу борьбы до последнего патрона. Отягощенное позором матросского восстания 1918 года, командование военно-морского флота во время Второй мировой войны исходило прежде всего из того, чтобы восстановить репутацию. Фаталистический вердикт, что «флот должен «достойно погибнуть» (см. выше), был следствием неожиданного вступления Великобритании в войну [727]. Он объясняет, как главнокомандующий думал сохранить честь флота. Когда в декабре 1939 года немецкий линкор «Адмирал граф Шпее» затопился сам, чтобы не вступать в бой с превосходящими британскими силами, и спасти таким образом экипаж, Редер, хотя и прикрыл такой способ действий, но одновременно заявил, что впредь немецкие корабли должны либо побеждать в бою, либо идти ко дну с развевающимся флагом [728]. Многочисленные примеры показывают, что в ходе войны командование флота действительно требовало от своих моряков такой самоотверженности.