Естественно, возникает вопрос: было ли известно пленным в лагерях подслушивания, что их подслушивают? Можно было бы поставить под вопрос ценность подлинности источника, сославшись на то, что они все же могли чувствовать, что британцы и американцы хотели бы завладеть их знаниями. В соответствии с этим было бы само собой разумеющимся предположить, что они в своих разговорах специально допускали дезинформацию. На самом деле методы добычи информации союзниками в Германии были известны. Франц фон Верра после его перевода в Канаду в октябре 1940 года на короткое время был помещен в Трент-Парк и после побега из британского плена подробно доложил об английских методах допроса [1026]. 11 июня 1941 года управление Аусланд/Абвер на этом основании издало Инструкцию о поведении военнослужащих Вермахта в английском плену, содержавшую предупреждение как о шпионах в немецкой форме, так и о скрытых микрофонах. В ней также ясно указывалось, что с помощью таких методов противнику неоднократно удавалось получить ценную информацию [1027]. К тому же вернувшийся в Германию в результате первого обмена военнопленными ноябре 1943 года капитан 3 ранга Шиллинг доложил об опыте немецких солдат во время допросов. Многие работавшие на британцев шпионы, таким образом, были известны Главному командованию Вермахта поименно. Было известно и то, что немецкие генералы в Трент-Парке «в своих разговорах друг с другом слишком откровенны, легкомысленны и не соблюдают необходимой осторожности». Естественно, что в связи с этим немецкие солдаты настойчиво предупреждались о шпионах и о возможном подслушивании в случае плена [1028]. Протоколы подслушивания, впрочем, показывают, что у многих немецких военнопленных эти предупреждения в одно ухо влетали, а из другого — вылетали, и они совершенно беззаботно болтали со своими товарищами о военных секретах. Так, хотя в разговорах унтер-офицеров и рядовых часто встречается упоминание о нацистском пропагандистском фильме «Бойцы за колючей проволокой» [1029] и взаимные предупреждения о том, чтобы не передавать противнику никакой ценной информации, в тот же миг они рассказывали товарищам то, чего бы не сказали допрашивавшему офицеру [1030] и…диктовали секреты противнику прямо в микрофон. О том, что их могут подслушивать, большинство солдат не думало, о чем свидетельствует то, что в разговорах о военных преступлениях они свидетельствовали против самих себя [1031]. Конечно, попадались и молчаливые солдаты. Некоторые немногие думали о том, что в их камерах могут быть установлены микрофоны [1032]. Но и они через некоторое время теряли бдительность. Желание обменяться словом с товарищем было, очевидно, сильнее любой осторожности [1033].
К тому же следует принимать во внимание, что разведывательные службы союзников прибегали к искусным трюкам для добывания сведений из пленных. Для ведения разговоров к ним в качестве шпионов подсаживали эмигрантов и пошедших на сотрудничество пленных [1034]. Кроме того, помещали вместе военнослужащих равных званий, но из разных частей. Метод себя зарекомендовал: подводники с разных подводных лодок рассказывали подробности своих приключений, авиаторы сравнивали свой боевой опыт и технические характеристики своих самолетов. К тому же солдаты оказывались в лагере уже через несколько дней после того, как попали в плен. То есть они находились там еще под непосредственным впечатлением часто драматических обстоятельств их пленения. В результате этих переживаний возникала очень сильная потребность выговориться, ведь парням едва-едва удавалось избежать смерти. Поведение офицеров в этом случае обычно не отличалось от других пленных.
Насколько многие пленные были готовы к сотрудничеству, показывают материалы допросов в Форт-Ханте. Некоторые военнослужащие готовы были поделиться любыми знаниями за получение преимуществ в плену или — в редких случаях — чтобы разглашением тайны совершить акт сопротивления нацистскому режиму [1035]. Некоторые даже диктовали допрашивающему офицеру точные размеры изделий боевой техники, чертили схемы военных объектов в тылу или чертежи оружия. Но большинство пленных опасались такого широкого сотрудничества и все же ограничивали своей самоцензурой узкий круг тем военно-тактических и технических фактов. Напротив, на вопросы о политике, условиях жизни в Германии или моральном состоянии Вермахта они отвечали свободно. Такими же откровенными военнослужащие были в разговорах друг с другом, в которых, к большой радости разведывательных служб союзников, табу оставались лишь собственные чувства.