Солдаты Вермахта. Подлинные свидетельства боев, страданий и смерти

Лейтенант Прибе тоже опасается мести евреев, но это не составляет ядро его аргументации. Обхождение с евреями ему кажется неправильным уже потому, что объявившие сами себя «противниками евреев», как его отец, возмущаются требующимся обхождением с жертвами и страдают от того, что кажется, они должны были сделать евреям. И такие взгляды распространены — уже Ханах Арендт указывал на то, что язык национал-социализма сделал из «получателей приказов» «носителей приказов» — носителей целей, которые сами могут страдать от своего груза [306]. Именно поэтому свидетельством безупречной морали могла считаться критика убийства как раз потому, что одобрялись преследования евреев как таковые. В познаньской речи Генриха Гиммлера как раз в этом смысле шла речь о «трудной задаче» уничтожения и о достижении того, чтобы, убивая, оставаться «порядочным». Такая перспектива предусматривает, что определение справедливости и несправедливости в целом сместились — так что убийство людей в этих относительных рамках морально могло бы считаться «хорошим», так как служило высшему благу «народного сообщества». Убийственная мораль национал-социализма нормативно объединила как личные угрызения совести, так и страдания от трудной задачи убийства. К этому относятся рассказы, в которых абсолютно признаются страдания отдельной жертвы, как это следует из истории Прибе.

ПРИБЕ: При том продвижении русских, когда русские были в Польше, евреи сильно пострадали, тогда тоже русские многих расстреляли. Один старый адвокат рассказывал моему отцу: «Я бы никогда не поверил, что в Германии будет так». Это все вещи, о которых я узнал от моего отца, как СС обыскивали дома; у врачей, которые были там, все отобрали, все драгоценности, даже обручальные кольца не оставили.

— Что у тебя там?

— Обручальное кольцо.

— Снимай, давай сюда, оно тебе не нужно!

А потом еще и такое дерьмо, как безмерный половой инстинкт, который СС не могли укротить даже перед евреями. Теперь Восточная Галиция полностью очищена от евреев. Многие евреи сделали себе документы и продолжают сидеть повсюду в Польше, все вдруг стали арийцами. Когда по утрам они ехали на работу, мы всегда проезжали мимо, когда ехали на склад за бомбами. Тогда они приходили утром — старые мужчины и женщины — все порознь. Приходили эти женщины, все под руку, они тогда должны были петь свои еврейские песни; тогда особенно бросались в глаза безупречно одетые женщины, очень хорошо выглядевшие женщины тоже там были. Можно было бы их назвать «дамы». У нас рассказывали, что их просто загоняли в такой бассейн и пускали воду, а сзади вода стекала снова, и тогда от них ничего не оставалось. У скольких молодых эсэсовцев начались нервные припадки, потому что они этого просто больше не могли делать. Потом там были тоже правильные братья, один из них как-то сказал моему отцу, что не знает, что будет делать, когда все евреи будут мертвы, он так привык их убивать, что ничего другого уже не умеет. Я бы тоже, наверное, не сумел. Я не смог бы. Отожравшихся мужиков я мог бы поставить к стенке, но женщин и детей, и маленьких детей! Дети только закричат, и всё. Это даже очень хорошо, что для этого брали СС, а не Вермахт [307].

Как видно, рассказчик не испытывает никаких трудностей, сводя самые противоречивые аспекты в одну историю. Не только то, что массовое уничтожение в образе слухов через бесследное погашение получает зловещую ауру (см. раздел о слухах), Прибе критикует и поведение СС за ограбление евреев, и за их «безмерный половой инстинкт», и заверяет, что сам он был бы не в состоянии убивать евреев, по крайней мере, не смог бы убивать женщин и детей. Поэтому «очень хорошо», что исполнение массового уничтожения вменили в обязанность СС, а не Вермахта, в чем мы обнаруживаем те же взгляды, что и у генерал-лейтенанта Киттеля, которому не нравился не сам факт массовых расстрелов, а место их проведения.

Рассматривается как проблема не сама задача, а ее выполнение, и на этом фоне даже сетования Гиммлера в его пресловутой познаньской речи 4 октября 1943 года свидетельствуют о существенном эмпирическом основании: «Это относится к вещам, о которых легко говорить: «Еврейский народ будет уничтожен, — скажет любой член партии, — совершенно ясно, в нашей программе указано устранение евреев, мы их уничтожаем». А потом приходят они, бравые 80 миллионов немцев, и у каждого есть свой приличный еврей. Совершенно ясно, все другие — свиньи, но этот единственный — отличный еврей. Из всех, кто так говорит, никто не справится, никто не выдержит» [308].