Солдаты Вермахта. Подлинные свидетельства боев, страданий и смерти

МИНЬЁ: Им не везло, они подыхали внизу.

ХАРТЕЛЬТ: (Смеется.).

МИНЬЁ: Вы бы слышали вопли и стоны!

ХАРТЕЛЬТ: А баб там расстреливали вместе с остальными?

МИНЬЁ: Да.

ХАРТЕЛЬТ: Вы это видели, когда красивая еврейка еще была там?

МИНЬЁ: Нет, тогда нас уже там не было. Мы просто знали, что ее расстреляли.

ХАРТЕЛЬТ: А она говорила что-нибудь до того? Вы были с ней вместе еще раз?

МИНЬЁ: Да, в предпоследний день мы были еще вместе. На следующий день мы удивились, что она не пришла. Тогда мы уехали на машине.

ХАРТЕЛЬТ: Да, она работала там вместе с вами?

МИНЬЁ: Она работала там у нас.

ХАРТЕЛЬТ: На строительстве дорог?

МИНЬЁ: Нет, убиралась у нас в казарме. Там, где мы были, восемь дней приходили в казарму, спали, чтобы не на улице…

ХАРТЕЛЬТ: И она тогда, конечно, давала?

МИНЬЁ: Она давала, но надо было остерегаться, чтобы у нее ничего не получилось там. В этом ничего нового, приканчивали таких еврейских женщин, хотя это было и нехорошо.

ХАРТЕЛЬТ: А что же она говорила, что вы?..

МИНЬЁ: Ничего. Ах, мы с ней разговаривали, (…) Она училась в Гёттингене, в университете.

ХАРТЕЛЬТ: И что же, она позволила сделать из себя шлюху?

МИНЬЁ: Да. Вы бы не заметили, что это была еврейка, но она была очень при-личной, и все. Просто не повезло, должна была об этом подумать! Там расстреляли 75 000 евреев [298].

В этом диалоге встречаются многие вещи, которые часто занимают солдат, когда речь заходит об «акциях против евреев» (впрочем, сами они так их ни разу не называли). Первое — процесс, который и здесь представлен детально. Затем, второе — расстрел женщин, причем особенно примечательным является то, что расстреливали и «хорошеньких» женщин. В этом случае, очевидно, состоялось знакомство рассказчика и женщины-жертвы, которая прежде должна была выполнять принудительные работы в его казарме. Как само собой разумеющееся, механик-маат Хартельт исходит из того, что работницы, выполняющие принудительные работы, предназначены также для удовлетворения сексуальных потребностей солдат: «И она тогда, конечно, давала к себе приставать?» Миньё тоже подтверждает это как само собой разумеющееся и указывает на уже упомянутую проблематику «расового стыда» — нельзя было дать застать себя за половыми сношениями с еврейскими женщинами. Дальнейшее повествование Миньё («В этом ничего нового, приканчивали таких еврейских женщин, хотя это было и нехорошо») намекает на практику расстрелов евреек после половых сношений, чтобы они не могли изобличать солдат (см. соответствующий раздел). Здесь становится ясно, что факт массового уничтожения открывает пространство насилия, которое действительно позволяет использовать совершенно иные возможности: если люди будут уничтожены все равно, то с ними можно совершать вещи или получать от них то, что при других условиях недостижимо или неосуществимо. Обращает на себя внимание, что о сексуальном принуждении рассказывается совершенно откровенно, хотя оба солдата близко не знакомы, на что указывает обращение друг к другу на «вы». Таким образом, истории о «приставаниях», очевидно, относятся к нормальному инвентарю солдатских бесед и не сталкиваются ни с каким раздражением. Разговор и дальше продолжается совершенно непринужденно. Миньё сообщает, что жертва училась в Геттингене, что вызвало замечание Хартельта о том, что она теперь «позволила сделать из себя шлюху». Формулировки такого рода проясняют специфическое отношение, которое имеют мужчины к сексуальному насилию над женщинами-жертвами. Во-первых, они не видят в изнасилованиях ничего предосудительного, во-вторых, они совершенно «по-человечески», как бы они сказали, сочувствуют некоторым из жертв, к тому же если они еще и привлекательны, в-третьих, сами часто активно участвуют в том, что происходит с жертвами — как это выражено в очень двусмысленной формулировке «сделать шлюхой». В-четвертых, все происходящее подчинено самостоятельно развивающемуся ходу событий: «просто не повезло». А на фоне огромной цифры жертв — Миньё говорит здесь о 75 000 — судьба одной, как сказано, «хорошенькой еврейки» не играет никакой особой роли.

Хартельт и Миньё говорят здесь не только о массовом убийстве, но косвенно и о том, что оно не рассматривается как нечто несправедливое, аморальное или отрицательное в какой-либо иной форме. При наблюдении за всем этим одному, такому как Миньё, уже может стать «ужасно», но убийство само по себе относится к универсуму вещей, которые происходят обыденно.

Относительные рамки уничтожения