Солдаты вышли из окопов…

Савиньи говорил искренне. Это было видно по его взволнованному лицу, по блестящим глазам, по сердечной манере простого служаки, которая была свойственна ему.

Брусилов пригласил Савиньи к обеду. Отдав честь русской водке и похвалив ее, француз развеселился и рассказал несколько анекдотов об англичанах, которых он, в чем убедился Брусилов, явно не любил.

— Я дрался в начале войны во Фландрии рядом с англичанами. Боши теснили нас, и пришлось просить помощи у соседей. Я сам примчался туда. Вопрос решали буквально минуты, но мне сказали, что генерал занят, и просили подождать. Я, как вы, очевидно, заметили, человек горячий, не выдержал, выругался и, вопреки всякому этикету, ворвался к генералу. Он брился и был очень шокирован моим бесцеремонным вторжением. А я до тех пор не знал, что бритье важнее выигранной операции!

— И что же, отдал он нужный приказ? — спросил Брусилов.

— Не раньше, чем его побрили и даже сделали массаж, — меланхолично ответил Савиньи и угрюмо добавил: — Два моих батальона потеряли половину людей из-за этого бритья. Уверяю вас, мой генерал, это было совсем не весело…

Уезжая, Савиньи дружески простился с Брусиловым и оставил ему на память свой портрет с надписью.

Вот что он написал:

«Я с особым чувством пишу эти строки, мой дорогой генерал. От всей души желаю я, чтобы два великих народа — России и Франции жили в вечной братской дружбе и единении. Тогда никакие враги не будут им страшны. Весь ваш генерал Савиньи».

5

После производства Васильева в генералы полк принял Бредов. Полк сражался в районе местечка Кисилина, северо-западнее Луцка. Это было на важном Ковельском и Владимиро-Волынском направлениях, где в начале наступления наносился главный удар 8-й армией. Немцы хорошо учитывали важность этого направления и, когда их фронт был прорван, поспешно перебросили туда с запада десятый имперский корпус, в состав которого входила 20-я брауншвейгская дивизия. Этой дивизии за боевые успехи Вильгельм присвоил название стальной — «штальдивизион».

Немцы, считавшие, что русские солдаты слабые противники, в первом же бою сгоряча бросились в атаку.

— Мы — не австрийцы, — хвастались германцы.

Как всегда, они подготовили атаку мощным артиллерийским огнем.

Русских солдат засыпало в окопах землей, старые деревья с треском падали, а вырванные с корнями взлетали на воздух, и ветви их шелестели как бы в предсмертном вздохе. Защима сохранял безмятежное спокойствие и говорил Голицыну, который уткнулся лицом в землю и прикрыл голову саперной лопаткой:

— Ты, дядя, с богом не спорь. Он тебя, когда нужно, все равно отыщет. Вот ты голову спрятал, а зад у тебя горбом торчит.

Голицын в ответ глухо выругался, не подымая головы. Черницкий и Карцев засмеялись. Едкая солдатская шутка ценилась в бою.

— Покурить бы, — простонал Комаров. — Там у тебя, дядя, остался недокурок — дай, ради Христа.

Голицын, не глядя, высунул руку с толстым окурком, И Комаров жадно схватил его.

Огонь усилился. Брауншвейгцы, дико крича, шли в атаку. Они двигались густыми цепями, уже были видны их лица.

Карцев зорко смотрел вперед.

— Без приказа не стрелять! — крикнул он и, зная, как важен в эти минуты твердый голос начальника, скомандовал: — Взвод, пли! Часто начинай!

Немцы бежали вперед. Чувствуя своим солдатским сердцем, что настал самый острый момент боя, который нельзя пропустить, Карцев вскочил.

— В атаку! Ура-а-а!

Полк атаковал, имея десять — двенадцать рядов в глубину. И самый грозный вид боя — встречный — разгорелся по всей линии.

Участвовал в нем со своей ротой и Мазурин. Накануне Пронин доставил ему письмо из Петрограда (на имя Мазурина писать было нельзя, и письма шли по другим адресам). Писал Иван Петрович, иносказательно описывая то, что делалось на заводах и в городе.

«Теперь уже и слепому ясно, — читал Мазурин, — что с дядей никакого сговора не может быть. Он начисто грабит семью, выжимает из нее все соки, продает последние вещи. Дети решили, что выход у них один: самим взяться за хозяйство, а то дядя все погубит и пустит их по миру. Вот что сообщают, значит, мне из деревни, а еще хотелось знать, как у вас дела, пишут ли тебе из дому, какие у них виды на урожай. Все пропиши подробно. Мы так думаем, что дяде крышка и семья управится без него, мужик он злой и вороватый — не долго ему осталось хозяйствовать».