Солдаты вышли из окопов…

Письмо это взволновало Мазурина, он долго не мог успокоиться, по многу раз перечитывал отдельные строки, отыскивая между ними все новый смысл. Как хотелось бы ему знать, что делается там, в далеком Петрограде, нет ли новых вестей от Ленина. Мазурин слышал, что в Швейцарии опять собирается международная социалистическая конференция, на которой должен выступать Владимир Ильич. Что он предложит, что скажет? Как дорого было бы им, армейским большевикам, услышать в эти трудные дни ленинское слово!.. А надо идти в бой. На мгновение уныние охватило Мазурина, и он ворочался, лежа на земле, с головой укутанный шинелью, потом не выдержал и встал. В ночи вспыхивали зарницы выстрелов, вдали от пожаров нехорошо багровело небо. Вспомнилась Катя… Хорошо бы хоть на минутку увидеть ее, встретить ее ласковый взгляд!

И вот он в штыковой атаке, идет в свое будущее этой кровавой дорогой…

Атака, предпринятая русскими, опрокинула брауншвейгцев. Два лучших полка стальной немецкой дивизии были наголову разбиты, и вражеские атаки прекратились.

Утомленные солдаты сидели за прикрытиями, с аппетитом черпали из котелков кулеш. Вдруг Черницкий приподнялся и стал всматриваться в немецкие окопы.

— Ого! — удивленно сказал он. — Посмотрите, ребята!

Над германскими позициями покачивался плакат, пристроенный к высокому шесту. На фанере было крупно написано мелом:

«Ваше русское  ж и л е з о не хуже германской стали, а все же мы вас разобьем».

— Ах, сволочи! — вскипел Голицын. — С разбитым рылом, а туда же — хвастаются! Ответить бы им надо…

Несколько человек уже что-то писали на чистой портянке, макая в пузырек с чернилами щепочку. Скоро над окопом десятой роты тоже поднялся плакат. Надпись была очень краткая:

«А ну, попробуй!»

Однако немцы не пробовали. На следующее утро десятый германский корпус, обессиленный огромными потерями, был выведен в тыл и заменен другими частями.

6

Как-то в один из сентябрьских дней Васильев увидел возле штаба дивизии незнакомого человека лет тридцати пяти, грузного на вид, но с легкими, спорыми движениями. Он был одет в защитный полувоенный костюм, какой носили представители Земского союза, насмешливо прозванные на фронте «земгусарами». Однако незнакомец не походил на земгусара. В нем чувствовалось сознание собственной силы. Расставив ноги, он внимательно смотрел на батарею тяжелой артиллерии, расположившуюся на лужайке. Васильев усмехнулся. Этот человек чем-то напомнил ему Пьера Безухова, попавшего во время Бородинской битвы в гущу военных событий.

«Надо все же узнать, что ему тут нужно», — решил он и послал адъютанта. Он видел, как тот подошел к «Пьеру», как они разговаривали и адъютант пожал ему руку. Потом оба, беседуя, направились к штабу. Васильев встал, с любопытством разглядывая пришедшего. У незнакомца были живые серые глаза, толстые, наморщенные будто в усмешке губы, на голове сидела плоская фуражка с непонятной кокардой. Близко подойдя к Васильеву, он свободно поклонился и сказал негромким, сочным голосом:

— Простите, ваше превосходительство, что незваным гостем явился к вам. Я, видите ли, работаю на фронте по поручению Академии наук.

Он отстегнул пуговку на грудном кармане френча, достал и протянул Васильеву бумагу. Штаб фронта удостоверял, что доктор геологических наук Александр Евгеньевич Фирсов, посланный по специальному заданию Российской императорской Академии наук, имеет право посещать части на различных участках фронта.

— Милости просим, — сказал Васильев. — Мы на фронте рады каждому свежему человеку оттуда, — он показал рукой на восток. — Вы надолго к нам?

Фирсов пожал плечами.

— Да как вам сказать, генерал? Я не впервые на фронте. А задание у меня довольно-таки обширное, много придется поработать.

— Вы, может, переночуете у нас? — приветливо спросил Васильев. — Будем очень рады.

Фирсов поблагодарил и согласился.

Вечером они сидели в комнате Васильева. Пришла ночь, звезды голубым сиянием переливались в небе, потом на востоке, где была Россия, посветлело, а они все сидели друг против друга, пили крепкий чай и разговаривали.

— Вот в кои веки встретились два русских человека и никак не наговорятся! — усмехаясь, заметил Фирсов. — Мне вас, Владимир Никитич, так интересно слушать, — даже не объяснишь, как интересно.

— А я, Александр Евгеньевич, слушаю вас, как посланца чуть ли не с другой планеты. Иногда обидно становится, до чего мы мало знаем, что делается в России!

— Вам в Сибири не приходилось бывать, Владимир Никитич?

— Как же, приходилось! Всю ее, матушку, проехал. Служил там. Кроме того, с японцами воевал.

— Да, благодатный край. В нем будущее наше. Редко где в мире найдутся такие богатства, да в таком изобилии, да в таком подборе.

— Неужели так велики, Александр Евгеньевич?

— Велики — не то слово! Грандиозны, неисчислимы, как в сказке! Вот только подобраться к ним не умеем, и приходится за границей втридорога покупать то, что есть у нас… Эх, открыть бы нам наши недра! Мы тогда Россию можем поднять на такую высоту, что мир ахнет!

— Так вы же ученые, геологи, — вам и карты в руки!