Соленая тропа

Утром мы отправились на пляж и прошли его весь из конца в конец. Когда наступил полный отлив, мы собрали водоросли, чтобы добавить их в макароны – получилось зеленое, пенистое и склизкое блюдо. Соотношение слизистости и вкуса было не в его пользу, так что мы решили ограничиться ламинарией: ее мы варили вместе с банками тунца и морскими блюдечками, которых отковыривали от камней прямо в кастрюльку. Кулички собирались в стайки, чтобы бегать по плоскому песку, ритмично опуская и поднимая головки, как танцоры кордебалета в оранжевых сапожках. Мы плавали в пенящемся приливе, прыгая на мощных волнах соленой воды, которые, возможно, касались берегов Исландии, Испании или Америки. Мы лежали на горячем песке и поджаривались на солнце, покрытые соленой корочкой для лучшего хранения. Позже, в темноте зеленого купола, я почувствовала, как его рука коснулась моего бедра, и это прикосновение вызвало во мне тот же жгучий электрический пульс, что и всегда. Все смолкло и остановилось; я не двигалась, боясь дать волю желанию, которое останется без удовлетворения, или потерять надежду, которую берегла уже бесконечно долго. Он колебался несколько долгих секунд, его горячая рука на моей холодной коже – этот момент повис между нами как вопрос, оставшийся без ответа.

Шли дни. С юго-запада наплывали белые кучевые облака и исчезали над сушей. Дули разные ветры: влажный и легкий с запада; сухой и прохладный с востока; более холодный, намекающий на конец лета, с северо-запада; а потом ласковый, успокаивающий, что лето еще с нами, с юга. Жара отражалась от плоских камней, не таких щербатых, как те, что окружали бухту. Мы сушили на них одежду, ставили на них горелку, чтобы варить морские блюдечки, даже разбили на них яйцо в надежде, что оно зажарится. Когда из этого ничего не вышло, мы соскребли его в кастрюльку и дожарили там, выковыривая песок и грязь. Мы лежали на нагретых камнях, загорая до темно-коричневого цвета. Тела, которые четырнадцать месяцев назад были сгорбленными и усталыми, рыхлыми и бледными, стали подтянутыми и загорелыми, вновь обросли рельефными мышцами, как в молодости, – мы и не думали, что это возможно. Волосы у нас выгорели и выпадали, ногти все поломались, одежда износилась до дыр, но мы были живыми. Мы не просто бездумно дышали все тридцать тысяч или сколько там дней между рождением и смертью, а познавали каждую проходящую минуту, внимательно исследуя время.

Камень отдавал накопленное за день тепло, солнце описывало по небу дугу, чайки кричали на разные голоса, а море то поднималось, то опускалось; мои руки покрылись морщинами от старости, а бедра изменили форму за множество пройденных миль, но когда он притянул меня к себе и поцеловал с настойчивостью, которая не оставляла места сомнениям, время остановилось. Перенесясь на десять миллионов минут и девятнадцать лет назад, я снова стояла на автобусной остановке перед тем, как пойти к нему, зная, что его родителей нет дома; дети снова были маленькими, и я пряталась с ним в гардеробной, чтобы урвать несколько драгоценных минут наедине; мы были нами – каждой секундой своей жизни, этой как следует поварившейся похлебкой из всех возможных ингредиентов. Мы были точно такими, какими хотели стать, и такими, какими не хотели. И еще мы были свободными – ничто не мешало нам быть какими угодно и становиться только сильнее. Два изголодавшихся тела, прижавшихся друг к другу, – жизнь подождет, время подождет, смерть подождет. Эта секунда из миллионов всех секунд была единственной, в которой мы могли жить. Я наконец была дома, мне больше нечего было искать, он и был моим домом.

* * *

Шли дни. С запада налетали сердитые фиолетовые тучи, из которых хлестал сильный косой дождь; над морем танцевали зигзагообразные молнии; с юга приплывал легкий дождик, мягким влажным плащом падавший с непроницаемо серого неба. В ночной темноте светилось бесконечное множество крошечных огоньков и вспыхивали падающие звезды – августовские Персеиды, метеоритные дожди из другого мира. Мы брали воду из ручья, льющегося со скалы после дождя, и пили, сколько хотели, смывая соль, накопившуюся в пересохшем горле и на коже. Среди низкой растительности суетились толстые черные навозные жуки, а бабочки-голубянки обмахивали крылышками воздух, пока солнце возвращалось из-за горизонта, неся с собой более мягкое и нежное тепло, чем раньше. Никогда не забывая, что Моту нельзя подолгу сидеть на месте, мы целыми днями гуляли и плавали, но чувствовали себя отдохнувшими. Сильными, но спокойными, живущими на краю океана, вне времени, ближе к воде, чем когда-либо раньше. Дважды в день по тропе над нами проходил человек с собакой и внимательно вглядывался в нас сверху. Мы провели на пляже больше недели, еда у нас кончилась, блюдечки приелись, пришло время двигаться дальше.