Солёный ветер (СИ)

И теперь, сжимая в пальцах чёртову рубашку с окровавленным рукавом, Чонгук понимает, что лучше бы и правда было сделать всё это «рано». Напугать, разочароваться и не успеть углубиться в оказавшиеся никому не нужные чувства так, что больно было действительно внутри — так, как никогда прежде. Он готов сам себе раскрошить череп, вцепиться в волосы на затылке и самого себя приложить о ближайшую стену, ломая нос, выбивая зубы и заставляя почувствовать металлический привкус крови во рту. Чонгук ненавидит себя за лень и за извечную легкомысленность, что заставила его поверить в то, что он приберётся в ванной, едва только Инён уснёт, разомлевшая под его ласками. А ещё он ненавидит её — за то, что заставила поверить в чувства, в возможность полной взаимности и в уверенность в том, что ещё немного — и она будет его, полностью и без остатка. Инён дала ему надежду, а потом тут же отобрала её, оставив ни с чем.

Чонгук на самом деле отпускать её не хочет совсем. Хочет сжать её руку — до боли и до слетевшего с губ всхлипа — и привязать к собственной кровати. Закрыть, запереть за сотнями замков, не оставив никакого другого выбора, кроме одного, — быть его. Быть его, быть с ним, быть под ним, быть над ним — неважно. Главное — просто быть рядом. Однако ничего из этого он не делает, ощущая вдруг в себе неспособность поступить подобным образом. Чонгук знает, что обязательно сделал бы именно так ещё несколько недель назад, едва только встретив Инён, но теперь не может. То ли любя её слишком сильно, то ли уважая её выбор и доверяя ему… то ли заботясь о ней. Он никогда переживания за проявление любви не считал, однако теперь думает, что Инён, быть может, и права. Как права и его мать.

Чонгук отпускает её с мыслью, что поступает правильно. Отпускает её, мечтая раствориться в полной ненависти к чувствам и в полном разочаровании в них же. Но вместо этого в своих собственных глазах начинает выглядеть ещё более никчёмным идиотом, чем прежде. Он перечитывает снова и снова их короткие сообщения — всегда с подтекстом и большой заботой, и вспоминает о днях, каких было совсем немного, но впечатления о которых в душе отзываются как-то особенно ярко. Чонгук ещё усмехается, когда захлопывает дверцу холодильника, а потом смотрит на разделочный стол, где впервые Инён овладел. Он не солгал ей и тогда, сказав, что действительно мечтал, чтобы всё у них было красиво. По-особенному.

Парень на несколько дней погружается в неожиданную даже для самого себя депрессию. Неожиданную и стыдную. Чонгук не хочет работать, не хочет заниматься делами, не хочет злиться, брать Чхве Сыльмина за грудки и бить так сильно, чтобы челюсть не успевала вставать на место перед следующим ударом. Он хочет только курить, пить и жалеть самого себя, наплевав на то, как никчёмно выглядит.

— Это не депрессия, — с видом знатока объявляет Намджун, — а фрустрация.

— Вне зависимости от того, как ты назовёшь своего дружка — член или пенис — за пару тысяч какая-нибудь девчонка обработает его одинаково хорошо, — не соглашается Юнги, — так что не нуди.

— Депрессия и фрустрация разные вещи, — хмурится Ким, но в ответ получает одно только нетрезвое:

— За-ва-лись.

А ещё Чонгук хочет, чтобы каждый из них, хлопнув его по плечу, сказал, мол, Инён совсем того не стоит. И, желательно, высказался как можно более нецензурно. Но как назло все молчат, будто воды в рот набрали, и, кажется, ни о какой легендарной мужской солидарности и не слышали ни разу. И Чонгук начинает на них злиться тоже.

Он отлично знает, что должен разобраться со всем. Прекрасно осознаёт, что обязан показать Чхве Сыльмину, что тот границы перешёл. И уже спустя неделю одних сплошных самокопаний, перечитывания сообщений, наматывания на кулак собственных соплей напополам с ненавистью к собственному поведению и перманентного желания сорваться и приехать в Сеул, чтобы хоть мельком увидеть Со Инён и убедиться, что ей плохо тоже, Чонгук ударяется в работу так, как никогда прежде. Он с огромным интересом и не утихающей на лице усмешкой внимательно следит за тем, как вследствие его действий начинается на севере борьба за власть, и решает, что, как бы сильно он не любил это «наследие», оно однозначно куда выигрышнее. Они не вмешиваются в эту междоусобицу, предпочитая наблюдать издалека, а уже затем решать проблемы с тем, кто займёт освободившееся место лидера. Да вот только им оказывается вполне нормальный и адекватный парень, который ссориться с Чонгуком не хочет совсем. Поэтому они почти с зеркальными ухмылками пожимают друг другу руки, пока мысленно Чон бесится от того, что жажда действий и крови так «жаждой» и осталась, выхода не найдя.