Солнечная тропа

Лёнька удивился непонятливости старца.

– Да ни от кого не хоронятся. Не нравится им в деревне, говорят: скучно.

– Зело недоуменно сие, – промолвил отшельник. – Искони поселянин питается трудом рук своих, а земля оратаю матушка-кормилица. Как же ея отрицаться? Почто выступили люди из обычного порядка?

В голубых глазах Софрония плескались боль и сострадание такие неподдельные, что у Лёньки вылетели из головы все слова. Он представил себе, что должен думать древнерусский старец о времени, когда крестьяне бросают на погибель бесценную землю своих предков и убегают в чужие им города непонятно зачем. От этого Лёнька и сам почувствовал себя виноватым.

– Я не знаю, дедушка, – признался он, – я сам ничего не понимаю. Мне в деревне очень, очень нравится, я ни минутки там не скучал!

Пески, теперь отстоящие от него на много столетий, вспомнились мальчику так ясно, подробно и чувственно, что непроизвольная дрожь прошла по его телу. И Лёнька начал рассказывать старцу о Песках.

Ему хотелось ничего не упустить, ведь и прожил-то он у бабушки лишь неделю… Но столько всего случилось за этот срок!.. Поэтому Лёнька принимался говорить об одном, потом сбивался на другое, возвращался и досадовал, что не может стройно и логично описать свою жизнь в Песках.

Старец Софроний слушал его со всем вниманием, не перебив ни единым словом. Однако внезапно пустынник резко изменился видом: казалось, он весь обратился в слух и с благоговением внимал чему-то, помимо Лёнькиных слов.

– Что с вами, дедушка? – спросил мальчик, прервавшись на полуслове, но старец не отвечал. Он по-прежнему был открыт каким-то таинственным глаголам.

Лёньке не оставалось ничего иного, как подождать. Когда старец наконец обратился к мальчику, лицо его цвело небесной радостью.

– Помедли, чадо, – попросил он и ещё какое-то время с жаром молился. Закончив молитвословие, отец Софроний поднялся с колен и сказал своему гостю:

– Ступай со мною, чадо.

– Куда? – удивился тот.

Седой подвижник приблизился к мальчику и положил ему на плечи свои претруждённые морщинистые руки.

– Желаешь ты зреть деревню свою при самом ея зарождении?

– Пески? – спросил Лёнька и не услышал собственного голоса: сердце его ходило в груди, как колокол.

– Пески, – сказал старец, исподволь любуясь отроком.

…Они оставили солнечную поляну с кельей и вступили под сень первобытного леса. Тут тоже змеилась тропка, и по ней, как показалось Лёньке, ходили чаще.

– Четыре года минуло, как осадил нечестивый Батый град Рязань, – говорил старец, продвигаясь вперёд, – и чрез толикое время взял ея… Не осталось во граде ни единого, кто бы жив был: все испили смертную чашу. И вся земля рязанская опустела. Токмо немногие поселяне милостью Божией избежали смерти от супостатов. Тогда бежали от зловерных в нетронутые пределы, ища княжеской защиты. Да князья нынче худые заступники: междоусобные брани, ненависть братоубийственная и ревнование снедают силы их; а Русь великая стонет стоном, раздираемая в клочки. Вот и возбоялись иные обездоленные оседать по весям, а ушли в самую гущу лесов, идеже не достанут их ни княжеские раздоры, ни алчность ордынских баскаков. Посему однажды и мое уединение нарушил промысел Божий – послал мне соседей в дикий лес. Были то пришлецы рязанские, со скотинкою и скарбом. Как выгнал ворог из отчих домов, так и не ведали покоя в поисках земли обетованной… А открыв мою келию, пришли все, сколь было их, с женами и чадами: поведали о бремени своем и просили, чтобы остаться им по соседству и поставить в пролесках дворы, тако приглянулось им место сие. А наипаче ради Господа Бога просили помолиться за них, и уразумел я, малый служка Божий, что православные души сии вручаются мне для окормления, и помолился Спасителю вкупе с ними.

Старец и мальчик вышли на открытое пространство – это и была та пустошь, которая приютила рязанских беженцев. Здесь с краю зелёной луговины стояло несколько низких деревянных домов. Как и келья монаха, они были сильно врыты в землю, но отличались известной просторностью. Избы покрывал корявый горбыль, который с одной стороны почти доставал до земли. Другая сторона представляла глухую бревенчатую стену. И, что особенно удивило Лёньку, все дома были без окон. Кроме того, в их облике как будто недоставало чего-то ещё…

– Это… Пески? – спросил Лёнька.

– Песками се люди в грядущем нарекут, – ответил старец, – а дотоле безыменная простоит весь…

– Где же у них окна?..

– Несть окон, чадо, зане сам ты примечаешь: худостно здесь, сиротинско, в нужде пребывают люди.

– И что, в темноте всё время живут? – не верилось Лёньке.

– Навыкли темноте, – объяснял старец, – довольно им и света, чрез щели текуща.

– А трубы, трубы! – Лёнька в конце концов понял, что ещё странного было в домах переселенцев. – Труб-то нету, значит, и печек нету? Как же это они живут без печек, а, дедушка?

– Тако и живут, – подтвердил отшельник. – Печи слагать глина нужна, без нея неможно. А у нас песок и песок…

– А зимой?