Солнечное сплетение. Этюды истории преступлений и наказаний

Человека можно возбудить до верхних пределов не столько эротикой, сколько мистикой, но в отличие от эротики, мистика не приносит ему физического облегчения и не снимает стресса. Мистика поселяется в ребенке незаметно вместе с первыми сказками и прочими фантазиями.

Во младенчестве дети не верят в Бога, поскольку он просто им не известен: о нем начинают говорить взрослые, когда замечают у подростков разные «нехорошие шалости» и угрожают им за нарушение запрета карой Господней. Поскольку же это все проказы дьявола, за которые неизбежно следует наказание, ничего не остается детям, как молить о помощи Христа Спасителя или Пречистую Деву Марию, чтобы обошли их стороной мастурбация, венерические болезни и нежелательная беременность.

Осознание юношей или девушкой своей сексуальности и овладение ею представляют собой серьезную угрозу для религиозной мистики и церковных догматов. Отчего так? Секс и вера – антиподы по определению. Функционально, тем не менее, эротизм очень похож на религиозную чувственность, хоть и не может с ней примириться. Практически все наиболее многочисленные конфессии противостоят эросу – первичному, инстинктивному позыву жить и наслаждаться жизнью.

На чем строится религиозное чувственное влечение? На том же импульсе фантазирования, что и эротическое, – импульсе, связанном с безалкогольной, поэтической формой опьянения. Здесь-то и приходит для меня момент отметить уже обещанное мною в самом начале интерактивного расследования: оба типа влечения, когда их объект не находится где-то совсем рядом, сопровождаются физическими ощущениями в зоне солнечного сплетения…

Эротизм схож с религией, если понимать ее в самом широком смысле, как отражение мира внутренних переживаний человека по поводу его вторжения в область запретного. В этом общий движитель эротизма и религии. Но дальше они идут по совершенно разным дорогам за пределы обычного, в сторону от природного, животного инстинкта.

Эротизм, подобно религии, есть палка о двух концах. При эротическом возбуждении, достигшем самой высокой температуры, человек может не остановиться и прибегнуть к гнуснейшим формам насилия. При тех же условиях к тем же последствиям приводит и религиозный фанатизм. В обоих случаях бурные, доведенные до крайности импульсы обычно не сознаются человеком и, когда он им полностью отдается, приносят ему колоссальное удовлетворение.

Сначала, если припомнить, апостол Павел отверг секс как напасть сатанинскую. Вслед за ним пасторы христианской церкви с еще большим рвением стращали «овец заблудших» тем, что трепетно любящий свою жену больше, чем самого Господа Бога, совершает прелюбодеяние. Святой Августин уже сравнивал мужей и жен со свиньями в моменты совокупления, если они делают это исключительно ради удовольствия. Будто бы половой инстинкт совсем не входил в планы Творения и создан человек совсем не по образу и подобию Создателя.

С воцарением христианства явилось и органически присущее проповедям ханжество. Все запрещенное церковью в интимных отношениях переместилось в притоны под надзором церкви, дабы лишний раз дать людям почувствовать себя бессильными рабами Божиими. Когда священники благословляли войска на ратные подвиги, тоже возникала неувязка с христианской моралью. К нарушению заповеди «Не убий!» словно подталкивают страдания распятого Христа. Духовное лицо никогда не скажет, что при его казни совершен смертный грех: оно скажет, будто люди не ведали, что творили.

То есть получается, для определенных целей принесение людей в жертву даже необходимо, если оно ритуально освящено. Не по этой ли причине церковь сжигала ведьм и не трогала проституток?

Религиозная мистика христианства изначально окрестила эротическое возбуждение чем-то глубоко трагическим, вызывающим горькое разочарование. Накладывая же запрет на плотские удовольствия, подавляя в пастве сексуальные вольности, благочестивые отцы сами в них и погрязли. Как на картине Сент-Обена «Галантный монах», где одна рука слуги божьего тянется к обнаженной груди лежащей в постели молодой прелестницы, а другая сжимает висящий у него на груди крест. Или с лицевой стороны вроде бы верующие, а с изнанки – еретики и богохульники.

Христианская церковь чувствовала себя просто обязанной уничтожить эротическое искусство древности, дезавуировать сексуальность с ее соблазнами наслаждения земными радостями и таким образом убрать серьезную преграду, мешавшую религиозному самоотречению. Но никакая другая конфессия не зациклилась на эротизме столь глубоко, как католическая, допуская его лишь в силу необходимости, нисходя к человеческим слабостям.