Солнечные часы с кукушкой

Догорает камин. И в шампанском – зелёные льдинки.
На серванте – сирень. А за дверью – ночная гроза.
Ты. И я у окошка. Русалка на старой картинке,
на ветвях, отвернулась, сидит и не смотрит в глаза.

Получился абсурд: вроде строили башню до неба,

но Господь захотел пошутить и смешал языки.
Нам теперь говорить – что жевать занавески из крепа.
Вот сидим и (с акцентом!) молчим,
ни друзья, ни враги.

И одно очевидно: не видно конца непогоде.

Под навесом купавки на завтрак готовят кутью.
(Хор утопленниц мне величальную песню заводит,
н эту тёмную ночь по ошибке признав за свою.)

А в такой темноте мы и сами себя не узнаем:

изменяется всё – от улыбки до цвета волос.
Только Бобик, чудак, нас приветствует радостным лаем.
Но к щенячьим восторгам нельзя относиться всерьёз.

А тоска, знай, кружит. Как стервятница в поисках пищи.

Или синяя птица? Но это теперь всё равно.
Догорают дрова, превращая очаг в пепелище.
Или с улицы тьма заползла сквозь двойное окно?

Или чёрт изобрёл изощрённую форму разлуки,

будто тайно подлил леденящего яда в стакан.
Ты меня еле слышишь. Устало зеваешь со скуки.
А в прозрачных глазах – только синий холодный туман.

На досуге меня помяни. Если вспомнишь. Бокалы наполнены.

И прощать, и прощаться, ей-богу, не стоит труда.
Жизнь уходит неслышно. Как будто у нас остановлены
все будильники в доме. И плакать не знаешь когда.

А печальные мавки зовут в хоровод веселиться —

выть да лязгать зубами. (Такое у них ремесло,
Чтоб тоску наводить…) Непонятная синяя птица
промелькнет над водой и ударится грудью в стекло.

И опять со стены одинокая смотрит русалка.

А над озером – ночь. Лишь следы отошедшего дня.
Всё куда-то уходит. А мне и понятно, и жалко,
что портрет мой не лжёт…
И все меньше похож на меня…

«Оглушило. И сердце вскачь…»

Оглушило. И сердце вскачь,
детским мячиком по дороге.
Даже если велишь – «не плачь!»,
полегчает ли мне в итоге?

Я сжимаю пустой стакан.

Но неважно уже и это.
Тишина да густой туман
у реки под названьем Лета.

Память – ласковый ручеёк.

В эти воды не входят дважды.
Всё забудется, дайте срок,
воды Леты спасут от жажды.

А журчащий поток речей

потому не имеет смысла:
хрустнет радуга за спиной,
как прогнившее коромысло…

«…И рушатся воздушные мосты…»