И однажды эти самые настоящие ценители оперы решили защитить свою любимую Тебальди и пошутить над капризной Каллас, которая как-то там не так брала верхние ноты. Мария Каллас была очень близорука, для нее на сцене кругом наклеивали метки (их часто клеят для самых разных спектаклей, но, как правило, по другому поводу — например, когда актеры должны выйти в полной темноте и занять определенные позиции), а для Марии Каллас надо было, по словам нонны, размечать все сцены. Очков она, разумеется, никогда не носила, злорадно добавляет бабушка, — как будто какая-нибудь Норма или Аида может петь свои арии в очках от Диора на носу. Ушлые молодые поклонники Ренаты Тебальди явились на спектакль Каллас с пучками редиски и в конце спектакля покидали эту редиску вместо букетов на сцену. Близорукая Каллас один из таких псевдобукетов подобрала, нежно улыбнулась в сторону невидимой для нее галерки, — и только когда прижала «букет» к груди, определила в нем пучок крепкой редиски. Ну, дальнейшее вы себе легко можете вообразить: ах, говорит дива, убегает со сцены, плачет в гримерной и клянется, что ноги ее больше не будет на этой сцене. К ней прибегает дирекция, уговаривает, утешает и обещает, что никого из ушлых поклонников конкурентки больше ни на галерку, ни вообще в театр не пустят. И обещание свое сдержали. Лично, вспоминает нонна Энрика, директор проследил, чтобы не пускали.
— Подожди, — говорю я нонне, — получается, что директор знал в лицо завсегдатаев галерки?
— А как же иначе? — удивляется моему вопросу она. — Ведь, в конце концов, они и есть главные знатоки оперы.
Как всегда, мы с нашей бабушкой удивляемся разному.
Так же я ее пытала о Джорджо Стрелере и Паоло Грасси. Что делали? Что говорили? О театре? О новых пьесах? О Брехте?
— Это само собой, — отвечает нонна, — но до меня всё больше долетали разговоры в буфете о девушках.
— Расскажи, пожалуйста! Как интересно! Что же они говорили о девушках?
Нонна застенчиво улыбается:
— Попы сравнивали — у кого красивее.
Мне нужно было прожить полгода в Италии, чтобы оценить эту деталь. Книгу Джорджо Стрелера «Театр для людей» я читала, когда Италия мне была совсем не нужна, чтобы вникать в смысл идей Стрелера, я даже текст до сих пор вижу, как тогда — с кружевной тенью яблоневых веток нашей дачи. А теперь мне вдруг стал интересен сам Стрелер. Отчасти потому, что художником по свету у него работал отец моего мужа, отчасти потому, что всё, ранее слышанное и читанное об Италии, обрело совсем другое измерение. Итальянцы, живущие в таком откровенном переизбытке культуры — я имею в виду прежде всего ее материальное выражение, — должны были каким-то образом выработать иммунитет к нагромождению того Прекрасного, что их окружает, — так я себе объясняю детскую радость, с которой они рассматривают всё подряд: море, попы, небо, лица, ноги и деревья.
Красота интересна во всех ее проявлениях, утверждают они, — и попробуйте с ними не согласиться.
Casta diva.
Сбылась моя мечта — я наконец-то попала в знаменитую итальянскую оперу. К сожалению, пока не в Ла Скала.
Муж мой болеет распространенной театральной болезнью и ходит на спектакли в трех случаях: если это работа, если его пригласили и когда неудобно отказаться. Для последнего случая, кстати, у него имеется отличная формула. На вопрос «Как тебе понравилось?» он отвечает: «В жизни не видел ничего подобного» (рекомендую, очень помогает в безнадежных случаях).
В театре Карло Феличе — оперном театре Генуи — шла генеральная репетиция «Нормы». Для Сандро это была адская смесь всех трех случаев — один технический директор пригласил другого посмотреть, как работает новая техника: в этой постановке вместо декораций была сплошная видеопроекция. В итальянских театрах, похоже, окончательно сошли с ума: драматические городят на каждом спектакле за́мки-деревья-купола (минимум на три трейлера — а то не дай бог в турне пригласят), а в оперном — ограничиваются видеопроекцией в чистом виде. Хотя «ограничиваются» — не то слово, конечно. Видеопроекторы работали на всю мощь и демонстрировали все последние достижения видеопроекторной промышленности. Эдакий гигантский шоурум.
К чему я совершенно не была готова — это к генеральной репетиции, на которую зрители приходят в мехах и смокингах. В России генеральная традиционно называется «для пап и мам». Это прогон в костюмах, на который зовут прессу (это важно, потому что тогда репортажи о премьере выйдут вовремя), в первых двух рядах — фотографы, на каждом свободном месте — телекамера, и во всём партере — родители, близкие друзья и хорошие знакомые. Идея генеральной репетиции «для пап и мам» — это не только дать фотографам и ТВ возможность снять хорошие материалы, но и для актеров — показать в первый раз спектакль на заведомо дружественном зале.
Вот почему меня так поразила Генеральная репетиция, на которую продают билеты и приходят в бриллиантах. Какой тогда смысл? Чем она отличается от премьеры?