Солнечный берег Генуи. Русское счастье по-итальянски

В туристических агентствах очереди. Вот где нет томной лени: обсуждаются даты, рейсы, произносятся названия, которых я в жизни не слышала, парочки ругаются: молодые — азартно, пожилые — язвительно, агенты вытирают пот со лба и достают с верхней полки еще одну папку, стряхивая с нее годовую пыль.

Ни до чего не договорившись, пары вываливаются на улицу и подставляют лицо под фен сирокко.

Чукотское море! Да-а-а… Жаль, что ничего не получилось, но ничего, поедем в следующем году. Да-да, в следующем году — в Лиссабон, в Калькутту, в Карелию, в Мексику… В следующем году. Да.

— Un caffé, per favore… нет, лучше бокал вина.

— Два, — в первый раз за сегодняшний день соглашается с супругом вторая половина.

— Макайя, — понимающе кивает официант.

Макайя.

Пора, наверное, и нам в путь.

На даче уже цветет жасмин.

Вишневый сад vs. Dolce stil novo. Русская дача глазами итальянца

Для Сандро первое лето на русской даче оказалось очень приятным. Ему нравились домик и печка, стандартный сад в шесть соток совсем не казался ему маленьким, соседи стали звать его Александром Николаевичем, а монтер-электрик, пришедший подключать электричество в домике, который мы купили по соседству с родительской дачей, обрадовал Сандро знанием итальянского языка. «Руссо-итальяно, порка мадонна, порко дио[16], чао!» — обрадованно кричал он со столба. Монтер был пьян в дым, на ногах он стоял с трудом, а вот на столбе на своих «кошках» держался очень уверенно.

Петька после года жизни в Италии со страшной скоростью переводил для Сандро с русского на итальянский и обратно.

Мой муж косил траву на участке и чувствовал себя Львом Толстым.

Электричество пропадало после каждой грозы, и Сашенька завел себе керосиновую лампу — мечту всей своей жизни. Одну такую он уже купил себе в Праге лет десять назад, но она, как и итальянские заварочные чайники, носила декоративный характер. Никто же ему в его доме четырнадцатого века не отключал электричество, вот и не было у него повода освоить керосиновую лампу в действии.

Были разные мелкие огорчения, конечно, — вроде отсутствия стальных гвоздей и невозможности купить пару метров обычной проволоки (зато нам предлагали вынести с завода стометровую (!) «катушку» проволоки — всего лишь за бутылку, чем поставили моего законопослушного европейца в тупик).

Но самой серьезной проблемой оказалась, конечно же, еда. Нет большего удовольствия для итальянца, чем приобщить новых людей к культу еды. Вот Сандро и вызвался однажды приготовить обед для всей семьи, а мы все очень обрадовались и немедленно ушли на прогулку.

Сразу за нашей дачей начинаются лес и поле. Перелески пестреют цветами, закатное солнце берет на просвет сосновый лес, а пыльный проселок бежит к заброшенной железной дороге, поросшей чабрецом и вереском. А за железной дорогой начинаются места, не тронутые цивилизацией, — вековой лес перекидывается через совсем узкий в наших местах Дон и стоит грозным оплотом перед лицом степи, которая тянется потом до самого Черного моря. Как тут не гулять? Вот мы и загулялись. Любовались закатом, слушали птиц, нарвали чабреца и душицы, и вернулись уже в сумерках. Увидев нас, Сандро слово в слово повторил речь пьяного монтера, добавив, что паста остыла и теперь несъедобна.

— Ну и не будем ужинать, попьем только чай, — безмятежно отозвалась бабушка, расставляя цветы.

— Или разогреем твою пасту, — торопливо добавила мама, чтобы Сандро не обижался.

По лицу Сандро прошла волна нервного тика. Мало того, что к Еде мы опоздали на два часа, мало того, что говорят, что можно чаем обойтись, — так еще и на святое покусились!

Разогретая паста!.. Это ересь, попрание всех основ.

Итальянцы с детства привыкли собираться за столом за несколько минут до того, как паста будет готова, и с нарастающим напряжением следить за тем, как ее откидывают на дуршлаг, соединяют с соусом, размешивают, наконец-то доносят до стола… Саспенс, как в голливудских фильмах. Процесс не просто волнующий, но сакральный.

А тут — «разогреть»! Сандро был глубоко оскорблен. Но поскольку он по-русски не знал таких слов, которые могли бы выразить всю степень его возмущения, то никто, кроме меня, ничего не заметил.

Подумаешь, еда! Раньше или позже, больше или меньше — словом, не хлебом единым…

— Всё мне теперь понятно стало, — злобно шипел мне на ухо мой муж уже поздней ночью. — И про «Трех сестер» я теперь всё понял, и про «Вишневый сад», и про революции эти ваши, когда у вас прачки и матросы бегали в 17-м году, а вы внимания не обратили. Вы закатами любовались! А ваш вишневый сад между тем продавали!

— Ой, Сашенька, послушай, как наш соловей поет, слышишь? Он который год у нас в крыжовнике гнездо вьет со своей подружкой, а мы от них котов отгоняем. Поэтому для нас он всё лето поет! Извини — что ты сказал?

Сашеньке оставалось только скрипеть зубами.

Бедный мой итальянский муж! Пасту он нам больше не варил, и остаток лета мы спокойно готовили нормальные борщи и котлеты, которые можно разогреть и съесть в любое время суток.