Солнечный берег Генуи. Русское счастье по-итальянски

Существенная, наверное, экономия получится в государственном бюджете, если марши не останавливать, демонстрации не разгонять и чужие трусы с веревок не снимать. Глядишь, дождь пойдет, вот владелец свои трусы с веревочки и снимет. Чего за ним бегать-то? А того пуще за его трусами…

Эмансипация. О правах и обязанностях итальянок

Лучший период года для меня — это начало осени. В середине сентября итальянские дети идут в школу — а лекции в университете начнутся только в октябре, и до начала семестра можно со вкусом заниматься самой интересной работой: принимать экзамены у талантливых двоечников и консультировать самых старательных отличников.

Такое неспешное возвращение в рабочий ритм мне по душе — слишком уж летняя жизнь расслабляет. Так, за время каникул сделалось мне лень бегать вперед-назад в Университет, точнее, вверх-вниз: сто пятьдесят ступенек от нашего дома до улицы Бальби, и в три раза больше уже внутри Университета.

Основное его здание строилось почти сто лет и предназначалось для Колледжа Иезуитов. Но не успели иезуиты освоиться здесь, как их Орден был распущен, и вместо Колледжа Иезуитов был основан Университет — Università degli Studi di Genova. Мой, уже наметанный на генуэзские дворцы взгляд теперь вылавливает типичные черты палаццо синьориле: величественный каскад лестниц, ниспадающий между мраморных львов, леса стройных колонн, резные цветы на дубовых арках и портиках. А на самом верху — прекрасный сад с прагматичным названием Orto Botanico («Ботанический огород»). Если бы всё это — не по пути на работу, а просто так по этим лестницам ходить, и, присматриваясь, разглядывать, — то можно было бы получить большое удовольствие.

Только, к сожалению, на лекции я почти всегда бегу, — работа мамы это тоже работа, никуда не денешься: одному найти тетрадку по английскому, а другой вынь и положь туфельки как у принцессы…

А ведь в первые месяцы в Италии я всё время думала: как они тут живут в такой красоте и не поражаются? Потому что я поражалась в буквальном смысле. Застывала на одной ноге — и смотрела, как между крыш и куполов неожиданно открывается кусочек моря и полощется на ветру генуэзский флаг на средневековой башне. А когда внутренний голос мне командовал «отомри!», я удивленно крутила головой и не могла понять: что ж это все вокруг не замерли вместе со мной? Неужели не видят, где живут? А теперь сама бегу по лестницам Доменико Пароди и думаю только о том, правду ли сказали в рекламе моего нового дезодоранта, или наврали, как всегда.

Вот после целого месяца такой беготни вверх-вниз мне и пришла в голову мысль пригласить студенток из магистратуры к себе домой — и там, на свободе, рассуждать о русской драматургии в совершенно свежей рубашке.

Девочки принесли сластей к чаю (у меня очень правильные студентки — они уже все были в России на стажировках), трогательно вытягивали шеи, боролись с желанием всё услышанное законспектировать и старательно пили чай. Но, когда я уже вывалила на них все сведения о современных русских драматургах и выдала на руки тексты для перевода, — из девочек вдруг посыпались вопросы на самую неожиданную тему: о материнстве.

Все вопросы, в сущности, сводились к одному: стоит ли заводить ребенка? И, самое главное, что надо делать, чтобы, родив ребенка, из гомо сапиенс (они сказали — «essere umano», «человеческое существо») не превратиться в… как бы это повежливее?.. Я обычно говорю — в «мамочку», а Толстой радостно обозвал в эпилоге свою поэтическую Наташу «самкой».

(Муж, мой, кстати, очень полюбил слово «баба» — как только разобрался в том, что это такое, и внес его в свой активный словарь вместе со словами «дача», «спутник» и «матрешка»; я всё собираюсь ввести в наш семейный словарь «зануда», но сейчас Сандро думает, что у этого слова такая же смысловая нагрузка, как у обращений «зайчик» или «масечка», — и даже не знаю теперь, говорить ему правду или нет…)

…Я тоже боялась, и все мы боялись, как эти девочки, — но предмет наших ночных кошмаров совсем не один и тот же.

Сначала мне и в голову не приходило оценивать степень эмансипации итальянок, — но очень скоро пришлось задуматься о собственной.

Началось всё с выходных.

В свой первый год в Италии я всё время пыталась вытащить семью на дальнюю прогулку — и каждый раз всё заканчивалось тем, что мы оставались без обеда. Сандро пытался мне что-то объяснить — про католическую страну, про святой день воскресенье, про нежелание рестораторов и негоциантов ссориться с католической церковью, про воскресный обед, который мама начинает готовить прямо с утра, чтобы всю семью собрать за праздничной трапезой… Я поначалу не понимала, серьезно он такие вещи говорит или шутит. Не исключено, что шутит, конечно, — только как выйдешь на улицу Бальби в воскресенье (на которой баров, кафе и ресторанов не меньше двух десятков) — так там пустыня Сахара. Всё закрыто железными ставнями, из прохожих попадаются только нарядные негры, и ветер по улицам какие-то клоки метет.