Солнечный берег Генуи. Русское счастье по-итальянски

Про северян говорят на юге, что они неискренние, холодные, бездушные, работают как заведенные, одержимы дисциплиной и не умеют радоваться жизни. (Ради справедливости надо добавить, что примерно то же самое говорят все итальянцы о северных народах.)

Если ты живешь на Севере Италии, то про Юг говорить плохо нельзя — это уже политический маркер, можно дискредитировать себя на всю жизнь среди приличных людей.

Всё дело в том, что Юг Италии в принципе убыточен, а Север по большей части его содержит (на Юге экономический застой уже лет пятьдесят).

В послевоенную эпоху вопрос был не столько экономический, сколько социокультурный — люди из южных регионов ехали в северные на работу, план Маршалла обеспечивал вполне устойчивый экономический рост, но только на Севере. На Юге деньги не инвестировались, а просто тратились (и, как говорят и южане, и северяне, не без помощи мафии). Иммигранты с юга оседали в Турине и в Милане, жаловались на тяжелую жизнь и на холод, на отсутствие моря и апельсинов в саду у соседей (сорвать и тикать), не понимали тяжелую северную еду и особенно раздражались на поленту — кукурузную кашу вроде молдавской мамалыги, традиционное блюдо итальянского Севера. Отсюда и главная дразнилка — «polentone»: тот, кто ест поленту. Примерно как французов дразнят лягушатниками.

Нечего и говорить, что северяне, оказавшись под волной мощного иммиграционного потока с Юга, воспринимали пришельцев с некоторым трудом. Те казались им шумными, неумытыми и диковатыми.

Мой друг-режиссер Валерио Бинаско, выросший в небольшом городке на равнине Падана, рассказывал со смехом, как мама пугала его страшными Чиро и Сальваторе — мальчишками из южных семей, ходившими в ту же школу, что и он, и прославившимися на всю округу мафиозными замашками.

«— Если будешь так делать, — по всякому поводу говорила мама, — вырастешь и будешь как Чиро и Сальваторе.

— Да я сам их боюсь, мама».

— Видели бы сейчас этих Чиро и Сальваторе, — добавляет он со смехом. — Смирные увальни, такие же, как наши с равнины Падана. Кепки снимают, когда я прохожу, и не потому, что я режиссер, — в моем городке всё равно никто не знает, что это такое, — а потому, что я сын доктора.

Послевоенное поколение выросло и интегрировалось вполне успешно.

На вопрос «откуда ты?» даже от самого голубоглазого северянина можно услышать: я вырос в Милане, но моя мама из Кампаньи. И это уже повод для гордости.

Современные проблемы в отношениях Севера и Юга имеют совсем другие корни: на фоне общего экономического кризиса Северу содержать Юг становится всё тяжелее. У Севера и своих проблем полным-полно. Так, нынешние студенты далеко не всегда могут найти работу, и всё чаще уезжают за границу; проблема «утечки мозгов» стоит в современной Италии не менее остро, чем в России девяностых.

Давнее противостояние между Севером и Югом теперь используется в политических целях. Крайне антипатичное и крайне правое (на грани с фашизмом) политическое течение «Lega di Nord» при помощи простейшей риторики «перестанем кормить дармоедов» завоевывает симпатии простых избирателей. В то время как сдержанно-левые, к которым традиционно относятся работники культуры и интеллектуалы, ратуют за искоренение ксенофобии во всех видах.

В отечественном сериале «Как я стал русским» обыгрывается незнание главным героем (американцем) коннотации слова «хач». Он с удовольствием говорит «ты — настоящий хач» в публичном месте кавказцу (искренне не видя в этом слове ничего плохого) — и получает миллион проблем.

Слово «terrone» — вполне невинное по этимологии, связанное с «terra», землей, — стало таким же обидным. Использовать его, или даже просто вслух признавать проблематичность многих сторон жизни на Юге, — это значит соглашаться с политикой «Lega di Nord» и зарекомендовать себя как «legista».

В итоге получается что-то вроде тайны Полишинеля: всем ясно, что на Юге есть некоторые проблемы, но никто об этом не говорит.

Боятся стать нерукопожатными.

Милан и его каналы. Navigli di Milano

Великий японский художник-аниматор Миядзаки посвятил целый фильм довоенному Милану. Его персонажи там летают на гидропланах, садясь и взлетая с зеркальных вод миланских каналов. Наша нонна — бабушка Энрика, — посмотрев вместе с нами фильм, растрогалась.

— Так всё и было. Так всё и было. Questa è la vera Milano — вот настоящий Милан.

Бабушка Энрика, жившая когда-то на знаменитой улице Monte Napoleone, в самом сердце Милана, ни разу не была там — с тех пор как тридцатилетней переехала в Геную.

— Боюсь, что я больше Милана не узнаю, — говорит она.

Милан — сложный город. Его яро ненавидят все, кто в нем не живет. Впрочем, те, кто живет, часто его тоже ненавидят, потому что скучают по своим далеким южным провинциям. В Милан, так же как и в Москву, едут со всей Италии на заработки — и остаются жить годами, кляня его на чем свет стоит.