Солнечный берег Генуи. Русское счастье по-итальянски

Некоторые ответы на наши вопросы можно найти в истории итальянского Сопротивления.

В маленьких и больших городах Северной Италии 25 апреля и 9 мая на кладбища приходят люди с красными косынками на шее и приносят цветы итальянским и советским (русским, украинским, белорусским и другим) партизанам, воевавшим вместе в этих горах.

На этих кладбищах лежат те, кто не умер в лагерном бараке, не был растерзан собаками, а бежал из плена — чаще всего при помощи итальянских партизан, остался с ними воевать[31], пил вино и ел, обжигаясь, горячие макароны, пел «Белла чао», поднимаясь в гору, и прожил жизнь — или, скорее всего, лишь несколько месяцев — под этим холодным горным ветром, под этим высоким синим небом.

В одном из таких отрядов воевал Герой Советского Союза Федор Полетаев, награжденный в Италии высшей военной наградой — Золотой медалью «За воинскую доблесть». Его настоящее имя стало известно годы спустя после войны, а итальянские товарищи называли его «Поэтан», и именно под этим именем он фигурирует в хронике Сопротивления. В Генуе Полетаеву установлен памятник, вокруг него сгруппированы два десятка могил, среди которых можно найти много славянских имен, но мало фамилий. Часто единственным, что было известно о партизане, было его «номе ди баталия» — «боевое имя». Последнего партизана, дожившего до наших дней и неизменно участвующего в возложении цветов, звали Тоскано (что значит «тосканец»); другой недавно умерший партизан, оставивший книгу воспоминаний о Федоре Полетаеве, гордо носил имя Татьяно, взятое в честь русской девушки Татьяны, которая спасла ему жизнь в далекой России.

(И не ему одному — немало их, попавших в плен или раненых, голодных, холодных, не понимающих, как они здесь оказались, было спасено в Дебальцево, Горловке, Кантемировке или Россоши…)

На правом берегу Дона еще можно найти деревни, где помнят итальянцев.

— Итальянец? — спросил старый-престарый дед у Сандро, когда я впервые привезла его на дачу к другу в село Костенки Воронежской области.

— Sì, — несколько настороженно ответил Сандро; живущие вдоль Дона не все обязательно казаки, но вид у них всё равно несколько устрашающий.

— Ну, коль итальянец, подь со мной. Идем-идем, не боись.

Сандро пооглядывался на моих друзей, но те только весело поднимали брови — мол, такой сосед, они тут все такие. Сандро пошел вслед за дедом. Дед, пригибаясь к земле и опираясь на сучковатую палку, быстро перебирал ногами, и я с некоторым трудом поспевала за ними. На высокий берег Дона мы вышли, слегка запыхавшись. Дед уже ждал нас, победно воткнув клюку в землю.

— Вона они нам сарай построили, и туалет, — сказал он, дождавшись Сандро.

Действительно, рядом стояли два покосившихся невзрачных строения, буквально утопающих в яблоневом саду. Я бы сразу и не заметила.

— А ты переводи, переводи, он ведь небось не понимает еще ничего. Те от тож — ничего не понимали. Пришли, жалкие, есть хотят, на рот себе показывают. Обмороженные, конечно, — смотреть страшно. Мать их приютила. Говорила: може, моего кто спасет. Да не спасли… Не вернулся отец-то, — дед пошевелил кустистыми бровями.

Сандро незаметно потер глаза. Дед помолчал.

(Дед, видимо, был не очень-то и дед. Просто деревенская жизнь согнула и состарила раньше времени.)

— …а они потом, как оклемались, поставили нам вон эту — и до сих пор стоит.

Далеко внизу тёк, петляя, тихий Дон. За ним открывалась степь-степь-степь, и травы, и поля, и стрижи над водой носятся, и жаворонок звенит.

Сандро, уже не стесняясь, вытащил платок, вытер глаза и высморкался.

— Да от тож! — сказал, посмотрев на Сандро, дед. — Такая была война. Я почему и показал.

И он проворно поковылял прочь.

Сандро тоже медленно пошел к даче наших друзей, а я всё оглядывалась на этот высокий берег — и думала, что здесь и сейчас нам явлена была «Катюша»: и яблони, и высокий берег, и та самая мама, что не дождалась отца и приютила обмороженных итальянцев, стаивала здесь, на крутом берегу, как Ярославна, и просила «ты лети за ясным солнцем вслед»…

Удивительно, что именно «Катюша» стала одной из главных песен итальянского Сопротивления, а затем и гимном итальянской компартии (которая, собственно, и выросла из партизанского движения). Конечно, нашу «Катюшу» итальянцы пели с совсем другим текстом — где же им было искать переводчиков в горах? Я себе почему-то очень отчетливо это представляю:

— Allora, — говорили они русским солдатам, — cantiamo? A voi che piace cantare? Noi cantiamo così![32] — и пели «Белла, чао!».

— А, — говорили наши, — песню хотите! Кантаре! Мы вот что поем, — и заводили про яблони и груши, про туманы над рекой, про девушку, которая любит и ждет.

Итальянцы не понимали, конечно, ни слова, — но зато они понимали ту войну, которую вели советские солдаты, и придумывали свой текст — суровый, аскетичный, о борьбе и смерти. Так у них получилась итальянская «Fischia il vento» со словами «Свистит ветер, бушует метель, / башмаки развалились, но всё же надо идти, / идти воевать за красную весну, / за солнце нашего будущего».