Солнце больше солнца (СИ)

Гости снимали истрёпанные телогрейки, лишь на одном оказался полушубок, не менее, как дважды прослуживший свой век. В комнату, где под потолком лучезарилась люстра тремя лампами-сотками, вступали, задерживая дыхание: всю середину большого обеденного стола занимали бутылки, теснясь одна к одной. Трезвые покамест гости садились с осторожностью, все будто проглотили языки. Варвара вносила из кухни козлятину, Анюта не захотела отстать - принесла вместительную миску с солёными помидорами.

Маркел Николаевич, стоя, взял бутылку шампанского, пальцем другой руки ткнул в одного, второго гостя и так, как если бы называл достойных наивысшей награды, объявил:

- Ты и ты!

Оба встали и тоже взяли по бутылке.

- Погнали! - с той же нотой ликования крикнул хозяин, ударили хлопки, вино пенно наполнило бокал за бокалом.

Выпили за подошедший 1958 год. Когда закусили и стали откупоривать новые бутылки, Виктор Персиянов по прозванию Фриц вдруг сказал:

- Мне не доливать!

И долил себе в шампанское водку. Тут же это проделали другие, включая хозяина, который едва успел провозгласить: "За новое счастье!" - как бокалы были опорожнены. В свои права вступила гулянка без ограничения питья и снеди, о какой гости когда-то мечтали, но забыли - когда.

Персиянов, прозванный Фрицом за то, что всех, кто вызывал его недовольство, он именовал фрицами, обратился к Неделяеву:

- Когда людей раскулачивали, ты их спасал, Николаич! Есть в тебе хорошее! Другие его в тебе не видят, а я вижу и люблю тебя за него!

Пётр Цедилин, которого звали Прорвой за свойство, в неменьшей степени присущее каждому из гостей, припечатал пустой бокал к столу, чуть не разбив, с хрипом бросил Персиянову:

- Врёшь без стыда!

У оскорблённого лицо из розового стало пунцовым, он привстал со стула, вытянул руку в сторону обидчика, сидевшего довольно далеко по другую сторону стола, и, медленно сжимая кулак, яростно прокричал:

- Удавлю тебя, фрица пр-р-роклятого!

- Перестали! - приказал Неделяев, а гость Коля Кур, о котором думали, что Кур - его кличка, а то была его фамилия, крикнул:

- Пьём за этот дом!

Мигом бокалы наполнились, кто хряпнул с кряком, кто без кряка, закусывая, возбуждённо заговорили: "Давно я шампанзе не пробовал!", "Как идёт пополам с москвичом!", "А я москвича только на треть...", "Давай по новой!", "Ну-кось я яблочка мочёного - огурцами только пьяницы заедают!"

Варвара и Анюта собирали в стопки пустые тарелки, чтобы унести и подать полные, у Анюты дрожали руки. Взгляд на ней остановил Алексей Салмин, известный под зловещим прозванием Людоед. В своё время он отсидел три года за кражу, а утверждал, что "отдал стране двадцать лет лагерей", хотя вся его жизнь проходила на глазах у села. Упившись, он как-то сказал: "Мы на лесоповале охранника обухом тюкнули, разделали и на костре жарили и ели. Сперва печень, почки, селезёнку, а после всё остальное. Вкус, как у хряка не кастрированного".

Сейчас, когда Анюта унесла в кухню тарелки, он лукаво-заговорщицки улыбнулся хозяину, невероятно морща заросшее седой щетиной лицо с беззубым ртом:

- Для чего, Николаич, ты такое добро учинил - нас, кого никто к порогу не подпустит, позвал на угощение: пей, ешь не хочу? Для того, чтобы за твоё доброе было послано облегчение жене.

Маркел Николаевич в оторопи спросил себя: "А, может, и правда?" Тут кто-то прибавил звук у радиоприёмника: голос диктора вещал о достижениях уходящего года и о том, что предстоит сделать в наступающем году. Коля Кур, выпив одной, без шампанского, водки, запел:

Что мы будем делать

Зимою в холода?

У нас ведь даже нету

Ни одного пальта.

Фриц прервал:

- Неподходящая песня! Печальная, да и зима давно уже.

Людоед поддержал:

- Такой печальной не надо.

Запел Прорва:

Делай, делай,

Голубёнок белый!

Возникший хор колебнул люстру:

Делай крышу и чердак,

Клетку лишь не делай!

Спирт сгорал в лёгких, градус атмосферы поднимался, каждый уже сам наливал себе и притом водку, пренебрегая шампанским, ели, роняя на пол кости, пятная скатерть жиром, соусом, говорили вперебивку кто о чём, к хозяину тянулись чокнуться. Фриц и Прорва одновременно протянули свои бокалы к его, он чокнулся с Прорвой, и Фриц, перекосившись от злобы, крикнул ему в лицо:

- Брезгаешь? Фриц паскудный, вот ты кто!

Маркел Николаевич с неожиданно хитрой усмешкой ответил:

- А, может, и фриц!

Коля Кур и два гостя галдели о чём-то своём, Людоед, почему-то щурясь, ласковым голосом обратился к Варваре, которая принесла ещё хлеба:

- Будь милой, дай мне гранёный стакан, а то как бы я хрусталь не разбил, - пальцем двинул по столу пустой бокал - Варвара неловко взяла его, выронила, он разбился.

- А уж это не я! - радостно воскликнул Людоед.

Воздух в комнате тяжелел, открыли окно, Прорва высунул в него голову, запел в морозную темноту так громко, как только мог, напрягаясь до надрыва:

Без вин, без курева

Жизнь некультурная...

Фриц начал драку с Куром, их разняли. Людоед, уходивший в уборную, вернулся и с порога пустил зловеще-разбойничий сухой свист, гордясь тем, что умеет так свистеть, не имея зубов.