Солнце и смерть. Диалогические исследования

П. С.: Самое важное, что в проекте «Сфер» я начинаю с крайней позиции Внешнего. Некоторые мои критики из того факта, что в первом томе я занимался диадами и симбиозами, то есть, если можно так выразиться, бахофеновским[183] пространством, сделали вывод, что, описывая все в целом, я буду упражняться в регрессии. Некоторые высмеивали меня после «Пузырей», называя Жаком Кусто, погружающимся в сладкую фруктовую водичку. Другие усмотрели в моих писаниях скрытое проявление мужских фантазий. Одна пикирующаяся дама обвинила меня в философской порнографии. Удивительно, как все быстро во всем разобрались! Было бы лучше для них обратить внимание на используемый метод. Я основываю свою теорию образования пространства в нынешние времена на том наблюдении, что в процессе развития цивилизации Внутреннее подменяется Внешним. Иначе говоря, сущность социотехники сводится к тому, чтобы распространить материнское на нематеринскую среду, выдавая нематеринское за материнское. Суть современности заключается в том, что мы подменяем материнское – в любом смысле этого слова – с помощью техники. Такова общая тенденция – подмена материнского искусственным. Матери, в чреве которых бережно сохраняется плод, заменяются искусственными системами, призванными сохранять и оберегать человека. Чтобы понять это, нужно вспомнить о том, что люди – избалованные существа, которые притязают на особо приспособленную к удовлетворению их потребностей окружающую среду, на биологическую опеку их другими и на эффективную биологическую и социальную структуру, обеспечивающую им иммунитет, защиту от вредоносных влияний. Мы организованы так, что можем существовать, собственно, только в балующих нас системах, – и все же совершенно очевидно, что средств для того, чтобы нас баловать и нежить, очень и очень мало. И материнское – это тоже очень ограниченный ресурс, ему постоянно угрожают чрезмерные требования, нетерпение, возмущение по поводу каких-то недостатков. Даже там, где материнское выглядит как само изобилие, оно тоже всегда движется по краю пропасти, балансирует на грани. К тому же страшная тайна всех культур состоит в том, что почти все детоубийства осуществлялись матерями. Отсюда этот антропологически глубоко укорененный интерес – заменить первичное хранилище-убежище вторичными, заменить мать на эрзац-мать, заменить <заботящихся> личностей на богов, на машины и на системы солидарности, обеспечивающие коллективную поддержку сообщества. Лучше всего это будет понятно, если принять следующую радикальную религиозно-философскую гипотезу. Светила высоких культур существуют вокруг психологической черной дыры, обладающей чудовищным притяжением: эта черная дыра – нежеланное, оставленное без помощи, брошенное дитя, которое выжило. Вот к кому адресуются религия спасения и все ее современные продолжатели – адепты философий спасения и примирения, а также представители спасающей психотерапии. Я даже решился бы на утверждение, что так называемый проект модерна в его психодинамической части движет потребность освободиться от недостатка материнской опеки, защиты и заботы. Бог религий спасения был первым из вторичных прибежищ, опекающих и защищающих начал. Это дает глубочайшее оправдание монотеизма – вместе с указанием на то, что он тоже может быть чем-то заменен. Современность начинается с открытия, что можно заменить и бога. Впрочем, обобщенный концепт защищающей среды был разработан впервые Дитером Классенсом [184]. Общую теорию, трактующую о том, что чем заменяется, еще предстоит создать. Чтобы понять, что происходит с историей современных людей и ее техническим обустройством, нужно пройти через своего рода тепловую смерть[185] – от холода. Нужно совсем уж со стороны посмотреть на внутренний мир, мертвыми глазами – или шизо-глазами – это продемонстрировали Делёз и Гваттари в некоторых местах книги «Капитализм и шизофрения». Многие критики даже и представить себе не могут ничего подобного; им весьма комфортно и уютно в их критическом умонастроении – эти критики чувствуют себя, словно прибывший на летний сезон турист, находящийся на полном пансионе. Из этого следует, что критическое сознание никогда не надумает поставить вопрос, чтó есть техника и какие задачи она решает[186]. Я исповедую принцип холодности – или, если угодно, с самого начала встаю на точку зрения полной отстраненности и неучастия. Нужно в методическом плане начинать с меланхолии, с отстраненного наблюдения и с преодоленной привязанности к жизни.

Культуролог – это доктор Странность: он живет среди своих ближних и лишь формально принадлежит к жизненному миру, потому что он видит иллюзорное сообщество по имени «культура» тоже извне. Он наделен тем, что некоторые американские теоретики называют «темным даром вампира» (the Dark Gift of the vampyre). Он колеблется, словно маятник, между живой жизнью и изготовлением машин.