Впрочем, я присваиваю титул «врачеватель культуры» уже Платону и утверждаю, что он был главным иммунологом метафизической эпохи мира. Он учил, что сама Вселенная, сам космос – это иммунная форма, то есть форма, защищающая от вредных внешних воздействий. Вероятно, именно поэтому учения древних мудрецов зачастую так привлекательны и сегодня: в них, в какой-то мере, говорится о космической солидарности и небезразличии друг к другу, которые проявляют звезды, животные, растения, камни и люди. То же самое относится и к классической теологии, которая есть не что иное, как учение об основах солидарности между богом и душой – и о формах проявления ее в общении между ними. На этом фоне встает вопрос: как мы еще сможем обеспечить себе иммунитет, если уже не располагаем такой сильной защитной формой солидарности, какой была та, которая именовалась Космосом Платона, или та, которая называется у христиан Богом?
Г. – Ю. Х.: Как философский терапевт или как главный врач (Вы только что проявили себя в данном качестве) Вы, вероятно, сможете по-своему побудить психоанализ к переориентации. Я вспоминаю фрейдовское различение понятий «отбрасывание» (Verwerfung) и «вытеснение» (Verdrängung). Вытеснение – это нечто такое, что еще относится к системе символов и скрыто присутствует в ней, тогда как отбрасывание приводит к выпадению из доступных систем символов. То чувство холода, которое Вы диагностировали, находит свое выражение в психозе, который, как известно, считается действительно неизлечимым. Тут Вы затронули центральный факт или центральное противоречие современной культуры: то, что мы, с одной стороны, пребываем во власти таких основных чувственных состояний, которые сильно сужают горизонт, – в состояниях страха, заботы, в стремлении достичь внутренней стабильности, – а с другой стороны, чувствуем сильное желание развить планетарное, или универсальное сознание, то есть усиленно стремимся к переформатированию и обретению более крупного формата. Мы живем в условиях, где складывается параллелограмм сил – результирующая образуется оборонительным и наступательным векторами, стремлением обороняться и стремлением наступать. Регрессии-отступления – непременная составляющая происходящего; я даже полагаю, что никакой переход к более крупному формату невозможен без предварительной регрессии.
В «Сферах II» Вы пишете: «В знаке, который представляет собой геометрически завершенную круглую форму и который мы по сей день называем, вслед за греками, но все же чаще вслед за римлянами, глобусом, обретает развернутую форму и исчерпывает себя нашумевшая и замысловатая затея европейского разума – объять весь мир в целом». Здесь я хотел бы задать вопрос о том, насколько она исчерпала себя: остался ли после этой затеи со сферой еще какой-то потенциал для развития – или мы определенно переживаем конец устаревшего образа мысли?
П. С.: Когда я говорю о том, что затея себя исчерпала, то это относится к чересчур большим натяжкам геометрического идеализма классической метафизики, то есть я имею в виду те сверх-упрощения, которые это мышление воплотило в идеально круглых структурах. Еще во времена коперниковского переворота тормозящее влияние оказывал предрассудок, согласно которому на небесах существует только круглое. Коперник не отважился покуситься на платоновскую догму о кругах, из-за чего не смог правильно рассчитать орбиты планет. Это выпало на долю Кеплера – затронуть самое священное в староевропейской религии кругов: он вовлек в рассмотрение метафизически разочаровывающую, но космологически корректную форму эллипсов, когда представил себе теоретически орбиты планет, – и эта идея позднее нашла эмпирическое подтверждение. Выражение «затея себя исчерпала» призвано означать в данном случае, что мы были обречены отказаться от воображаемой иммунной системы геометрических упрощений. Время морфологического идеализма прошло. Нам придется развивать иные геометрии, которые соответствуют более современному, более эффективному и менее иллюзорному дизайну иммунитета. Нам придется как-то осваиваться в негладком и некруглом. Таково требование постидеалистической позиции.