Солнце и Замок

– Хорошо, воля ваша. Что происходит со Старым Солнцем, вы знаете: оно умирает. Однако это вовсе не значит, что оно вот-вот угаснет, будто лампа в полночь. Умирать ему предстоит еще долгое-долгое время, и все же… Представьте себе, если сможете: фитилек лампы обрезан всего-то на толщину волоса, но хлеб остался гнить в полях, побитый заморозками, а на юге, хоть вам сие и неизвестно, уже набирают новую силу льды. К льдам древним, копившимся на протяжении десяти хилиад, прибавятся льды той зимы, что вот-вот настанет, и вместе они, обнявшись, как братья, двинутся маршем в северные края. Вскоре великий Эреб, основавший там царство, гонимый ими, пустится в бегство вместе со всеми своими суровыми бледнолицыми воинами. Отступив, объединит он силы с Абайей, правящим теплыми водами. Заодно с прочими, не столь могущественными, но равными им в хитроумии, они принесут клятву верности правителям земель по ту сторону пояса Урд, которые вы называете Асцией, а объединившись с ними, немедля пожрут их без остатка.

Однако излагать здесь весь мой рассказ целиком, слово в слово, слишком уж долго. Поведав им все мне известное об умирании Старого Солнца, я объяснил, что из-за этого происходит (и еще произойдет) с Урд, а напоследок заверил их: дескать, Новое Солнце – рано ли, поздно – кто-нибудь да приведет.

– Разве Новое Солнце – это не ты сам, сьер? – удивилась Герена. – А женщина, пришедшая с тобой к нам в деревню, говорила, будто ты и есть Новое Солнце…

Опасаясь, как бы они, узнав правду, однако видя меня в заточении, не впали в отчаяние, я ответил, что об этом не скажу ничего.

Тогда Деклан пожелал узнать, чем обернется для Урд явление Нового Солнца, и я, смысливший в этих материях немногим больше него самого, обратился к пьесе доктора Талоса, даже не думая, что некогда, во времена еще не наставшие, пьеса доктора Талоса будет написана с моих же слов.

Когда все они, наконец, ушли, я понял, что даже не прикоснулся к принесенной мальчишкой еде. Проголодался я здорово, однако, стоило мне потянуться за миской, мои пальцы коснулись кое-чего еще – длинного, узкого тряпичного свертка, явно нарочно оставленного в тени.

Из-за решетки донесся голос соседа:

– Прекрасная была сказка! Я торопился как мог и почти все успел записать. Ох, и знатная же получится книжица, когда на свободу выйду!

Но я, почти не слыша его, разворачивал сверток. Внутри оказался нож – тот самый, изрядной длины дирк с пояса старшего помощника капитана «Алкионы».

XXXVIII. К гробнице монарха

Весь оставшийся вечер я только и делал, что глазел на нож. Не в действительности, разумеется: нож-то я сразу же завернул в тряпицу и спрятал под матрас койки, однако…

Лежа поверх матраса, глядя в металлический потолок, памятный еще с детства – почти такой же был и у нас, в ученическом дормитории, я чувствовал его под коленями. Затем, стоило мне закрыть глаза, нож начал вращаться перед мысленным взором – мерцающий в темноте, явственно различимый от костяной рукояти до игольно-острого жала. Когда же я, наконец, уснул, он не оставил меня и во сне.

Возможно, по этой причине мне и не спалось. Вновь и вновь просыпаясь, щурясь на светильник под потолком, я поднимался, потягивался и шел к иллюминатору, искать в небе белую звездочку – еще одно собственное воплощение, второе «я». В такие моменты я с радостью – если б сумел проделать сие достойно – отдал бы это лишенное воли тело во власть смерти и бежал, бежал, унесся в полночное небо, дабы соединиться с самим собой. Глядя в иллюминатор, я чувствовал за собою силу, сообщающую способность притягивать к себе целые миры, испепелять их, словно живописец, выжигающий из минералов и руд пигменты для смешения красок. В ныне утраченной коричневой книге, которую я так долго носил при себе и читал, что со временем запечатлел в памяти все ее содержание (пусть некогда и казавшееся неисчерпаемым), есть пассаж: «Слушайте же! Вот, я видел еще сон: солнце, луна и одиннадцать звезд поклоняются мне». Слова эти весьма наглядно показывают, насколько мудрее нас были люди в далекой древности: не просто, не просто так книга та названа «Книгой чудес Урд и Неба».

Той ночью мне тоже привиделся сон. Снилось мне, будто мы (и Севериан, и Текла) призвали к себе мощь моей белой звезды, поднялись с койки, подошли к решетчатой двери и, ухватившись покрепче за прутья, раздвинули их в стороны, так что сумели свободно пройти между ними. Однако стоило нам раздвинуть их, словно занавес, путь нам преградил еще один, второй занавес… и Цадкиэль – не выше и не ниже нас ростом, с пылающим дирком в руке.

Когда сквозь распахнутый иллюминатор в камеру, наконец, хлынул током потускневшего золота свет нового дня, я в ожидании миски с ложкой осмотрел эти прутья и обнаружил, что все они таковы, какими и должны быть, однако средние несколько погнуты.

Завтрак внес в камеру все тот же мальчишка.

– Знаешь, Севериан, – сказал он, – я слушал тебя всего раз, однако узнал такую кучу нового! Жаль, расставаться пора.

Я спросил, не настал ли день моей казни.